Поиск по творчеству и критике
Cлово "SUI"
Входимость: 4. Размер: 60кб.
Входимость: 4. Размер: 44кб.
Входимость: 2. Размер: 107кб.
Входимость: 2. Размер: 74кб.
Входимость: 2. Размер: 55кб.
Входимость: 2. Размер: 7кб.
Входимость: 1. Размер: 49кб.
Входимость: 1. Размер: 96кб.
Входимость: 1. Размер: 7кб.
Входимость: 1. Размер: 45кб.
Входимость: 1. Размер: 117кб.
Входимость: 1. Размер: 40кб.
Входимость: 1. Размер: 26кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 4. Размер: 60кб.
Часть текста: на две эксцентрические сферы. Прежняя воля смолкает, преодоленная и низвергнутая как бы извне проникающей в человека чужой волей. Прежнее «я» сменяется более могущественным «я», которое едва ли уже можно назвать человеческим; восхищенный, возвращаясь из своего оглушения к самосознанию, воспринимает его носителя, как проникшее в него божество, и говорит ему «Ты». Если дистанция между Богом и человеком, в представлении верующего, остается и после этого грозового соприкосновения неумаленной, то их взаимоотношение становится качественно чем-то иным, чем то, что древние италики называли словом «religio» — чем-то более содержательным и интимным, чем робкая оглядка и благоразумная предусмотрительность, чем правовая или магическая связанность, награда или принуждение, исходящие от богов. Привступает новый элемент, как зародышевый зачаток того, к чему позднейшая созерцательность стремится под именем «unio mystica» — мистическое единство. Отныне богословской рефлексии дана возможность истолковывать слово «religio» в более духовном смысле, выводя его из слова «religare», соединять. Религия становится более интимной, когда человек научается говорить «Ты» тому, присутствие чего он ощутил в своей собственной груди — будь то как внезапное...
Входимость: 4. Размер: 44кб.
Часть текста: leggermente adombrato, vale a dire una "corrente sotterranea di pensiero" e come un mondo "invisibile" dietro all'immagine nettamente espressa. Dall'altro canto gli avversari potevano allegare quale prova testuale della loro tesi sia II recente ghiribizzo verlainiano: "je suis l'Empire а la fin de la décadence" ( Jadis et Naguère , 1884), sia l'elogio dei gusti letterari della bassa antichitа in quel codice di raffinatezze e stramberie d'un estetismo nevrotico che fu il famigerato romanzo di Huysmans А rebours (1884). I due diversi concetti della nuova corrente gareggiavano; e -- cosa singolare, ma tutt'altro che illogica, data la natura ibrida del movimento --tra le due denominazioni contrapposte, appunto quella gridata dagli schernitori e autori di parodie nel genere del diffuso opuscolo Les Déliquescences d'Adoré Floupette poète décadent (1885) andт a gusto a taluni dispettosi nel campo degli aggrediti, i quali s'ingegnarono a interpretarla di modo che la beffa tornasse a loro vanto. Mentre Verlaine (Poètes maudits) scherzava "mi dаnno del decadente -- una pittoresca ingiuria che evoca l'autunno e il calar del sole", costoro, ben lungi dal voler motteggiare, si spacciavano, ricadendo in flagrante romanticismo (sui rapporti tra questo e il decadentismo, v. M. Praz, La Carne, la Morte e il Diavolo nella letteratura romantica), per gli ultimi rappresentanti della civiltа latina giunta al tramonto e per gli scopritori d'una ...
Входимость: 2. Размер: 107кб.
Часть текста: 43 просчитанных) у Анненского, 20 (па 40) у Волошина, 74 (па 84) у Эллиса, 53 (па 118) у Вяч. Иванова, 41 (па 91) у Верховского. 3 Поколению, пришедшему на смену символистам, русский Сонет виделся уже совершенцо иначе, чем поколению, чьи вкусы формировались в предмодерпистскую пору, когда энциклопедия констатировала: "Форма сонета не вполне свойственна нашей версификации и поэзии; внешняя форма воспроизводится довольно точно, но дух отлетает". 4 Последующая новейшая история русского сонета была шутливо рассказана в сонете-пастише, сочиненном в Первом цехе поэтов. Это "сонет о сонете" — жанр, достаточно известный в занадноеврОнейской и русской поэзии. У Вордсворта (1827), одного из зачинателей этой формы, в качестве мастеров сонета назывались Шекспир, Петрарка, Тассо, Камоэнс, Данте, Спенсер, Мильтон; у Сэнт-Бёва, автора свободного перевода вордсвортовского сонета на французский (1829) - Шекспир, Петрарка, Тассо, Камоэнс, Данте, Спепсер, МильтОн, Дю Белле, Ронсар; у Пушкина, взявшего первую строку из сонета Вордсворта эпиграфом к своему "Сонету" (1830) - Данте, Петрарка, Шекспир, Вордсворт, Мицкевич, Дельвиг. "Цеховой" Сонет шутливо имитировал пушкинскую стиховую форму (воспроизводя ее сиптаксис и даже...
Входимость: 2. Размер: 74кб.
Часть текста: из стран чужих приезжали поэты, художники, ученые и подолгу гостили в странноприимном доме против Таврического сада, где атмосфера как и в прежние годы была дурманной, но поощряющей «здраво мыслить о земле» и всегда духовно напряженной и возбуждающей творчество. — Все по прежнему. И все же, несмотря на хозяйственную ловкость и светский такт Замятниной, на появление юной красавицы Веры, «среды» в их прежнем значении и смысле с Лидией умерли. «Умерла душа их», говорил Бердяев. Личное горе не заглушило в сердце В. И. живого интереса к людям. В общении с ними главной целью, как и прежде было — вызвать в приблизившейся к нему чужой душе проявление ее особенной единственной ценности, ее основного устремления. Один из молодых друзей поэта, проживший некоторое время на «башне» — философ и писатель Федор Степун — вспоминает: «Более симпозионального человека, чем Вячеслава Иванова довоенной эпохи, мне уже больше не приходилось встречать. В отличие от Андрея Белого, подобно огнедышащему вулкану извергающего перед тобой свои мысли, и в отличие от тысячи блестящих русских спорщиков-говорунов, Вячеслав Иванов любил и умел слушать чужие мысли. В его любви к беседе было не столько пристрастия к борьбе мнений, сколько любви к пиршественной игре духа. Даже и нападая на противника, Вячеслав Иванов никогда не переставал привлекать его к себе своею очаровательною любезностью. За духовною трапезой он порою, словно острыми приправами, угощал своего собеседника полемическими выпадами, но никогда не нарушал при этом чина насладительной беседы. Все публичные и полупубличные выступления его отличались своеобразным сочетанием глубокомыслия и блеска, эрудиции и импровизации, тяжеловесности и окрыленности». 91 В людях, как и во всех явлениях, В. И. искал за...
Входимость: 2. Размер: 55кб.
Часть текста: поводу Ваших «Рассмотрений». Я вполне осознаю свою дерзость, т. к. воспринимаю Ваши «Рассмотрения» как soliloquio, нарушать которое всегда бестактно. Итак простите мне попытку обратить Вашу беседу с собою в диалог; простите мне также, что при сопоставлении наших точек зрения в их отличии друг от друга, я вынужден показывать не то, в чем мы родственны и согласны (без чего, впрочем, как могли бы мы в жизни быть милыми друзьями?), но наше основное разногласие. А оно обнаруживается прежде всего в различной оценке docta pietas, которой я желаю восстановления, которую Вы считаете преодоленной, отжившей forma mentis гуманизма. В самом деле: Вы склонны соглашаться скорее со мною, чем с моим покойным другом, участником «Переписки», но выбираете Вы меня не потому, что моя аргументация защиты thesaurus’a против, им утверждаемой, tabula rasa (согласно острому наименованию Шарля Дю Боса, определившему основную проблему того диалога), Вам действительно нравится, а потому что Вам дорог сам thesaurus, и добрая воля моя, — гуманиста — Вам по сердцу. Но проверьте, подлинно ли хороши мои утверждения, т. е. соответствуют ли они Вашему понятию гуманизма как веры в человека, а именно веры в самочинность его мышленья и его теоретических исследований, выявляющихся в историческом процессе....
Входимость: 2. Размер: 7кб.
Часть текста: определил орбиту лирического цикла произнесенными на память словами св. Августина (De Civ. Dei, XIV, 28): «FECERUNT IGITUR CIVITATES DUAS AMORES DUO: TERRENAM SCILICET AMOR SUI USQUE AD CONTEMPTUM DEI; CAELESTEM VERO AMOR DEI USQUE AD CONTEMPTUM SUI». («Создали две любви два града: град земной любовь к себе до презрения к Богу; град же небесный любовь к Богу до презрения к себе»). Часть первая. "Aз есмь" α * * * ("Когда лазурь — как опахало... ") β * * * ("Творец икон и сам Икона... ") γ * * * ("Что же, царь, твой взгляд измеря... ") δ * * * ("Как черноогненная кобра... ") ε * * * ("О, Человек! Я, человек, измерил... ") ζ * * * ("Играли сверстники на флейте... ") α * * * ("Когда небесная Земля... ") β * * * ("Кто "Есмь" изрек, нарекшись "Аз"... ") γ * * * ("Аз и Есмь лучит алмаз... ") δ * * * ("Язви, живучая змея... ") ε * * * ("Не первою ль из всех моих личин... ") ζ * * * ("Пир свадебный не веселил... ") Часть вторая. "Ты еси" α * * * ("От кликов ночью лунной... ") β * * * ("Что движется, горит и блещет... ") γ * * * ("Все, что круглится сферою... ") δ * * * ("Тебе хвала, в чьих львиных лапах... ") ε * * * ("Богов блаженных... ") ζ * * * ("Тенью по стопам четы... ") η * * * ("Вождь любящих, звездный Амур... ") θ * * * ("Я есмь, доколе не люблю... ") ακμή * * * ("Что тебе, в издревле пресловутых... ") θ * * * ("Я есмь, доколе я один... ") η * * * ("Свершается Церковь, когда... ") ζ * * * ("Встретив брата, возгласи... ") ε * * * ("В гостеприимном... ") δ * * * ("Когда в сияющее лоно... ") γ * * * ("Из чаши опрокинутой... ") β * * * ("Когда в Едином совершился... ") α * * * ("Так, в сновиденьи новом... ") Часть третья. "Два града"...
Входимость: 1. Размер: 49кб.
Часть текста: надменныхъ и буйныхъ. Въ „Ипполите“ Эврипида борьба между заветами целомудрiя и страстью символизована соперничествомъ между служенiями Артемиды и Афродиты. Чтобы избавиться отъ насланной Аполлономъ язвы, народъ, по Гомеру, умилостивляетъ его гимномъ победной гармонiи — пэаномъ. Целый Ахеяне день ублажали пенiемъ бога; Громкiй пэанъ Аполлону ахейскiе отроки пели, Славя его, Стреловержца, и онъ веселился, внимая. Отсюда целительное действiе магическаго служенiя: аполлиническiй заговоръ недействителенъ безъ внутренняго аполлиническаго расположенiя и воленiя. Участiе въ мистерiяхъ, по древнимъ свидетельствамъ, было событiемъ жизни, перерождавшимъ человека. Если мiръ представлялся взаимодействiемъ божественныхъ силъ или — точнее, быть можетъ, — отраженiемъ ихъ взаимодействiя въ явленiяхъ (какъ и судьба Ипполита кажется отраженiемъ мифа объ Афродите и Адонисе въ сфере человеческой), то религiя была системой душевныхъ состоянiй, слагавшихся въ единый строй благочестиво-уравновешенной согласной души. Почти каждый трагическiй конфликтъ кроетъ въ себе соревнованiе божествъ, каждая вина трагическая — вину богоборства, какъ одностороннее предпочтенiе котораго-либо изъ божествъ другому, за это предпочтенiе мстящему; ибо боги древности ревнивы. Гармоническое совмещенiе многообразныхъ богопочитанiй — языческое „благочестiе“ — было источникомъ...
Входимость: 1. Размер: 96кб.
Часть текста: тогда мы решительно и вызывающе противополагаем их сухому доктринерству какое-нибудь причудливое изречение вроде афоризма Ницше (который, впрочем, любят повторять, и мирные прагматисты): «Истинно лишь то, что стимулирует, вздымает, укрепляет жизнь». Потому что: «Да здравствует жизнь!» есть наш постоянный, излюбленный припев, а торжественное и праздничное установление культа жизни есть наше фактическое опровержение пессимизма прошлого столетия. Сразу после катастрофы, потрясшей мир, под угрозой назревающего катаклизма, который предрекают гадатели, вопреки всей ненависти и вражде, всем насилиям и неистовствам — вопреки всему этому воля к жизни проявляется отнюдь не ущербной и поруганной, а окрепнувшей, точно помолодевшей, и нарастает потребность испытать, обрести, довести до последних пределов, охватить все, что может предоставить земное существование. И странно: в нас к такому дерзостному любопытству по отношению к жизни присоединяется почти фаталистическая покорность ее смутному непостижимому закону. Нам надоел рационализм, и мы охотно доверяемся водительству того слепого ясновидца, каким является инстинкт. Идеологии нас раздражают и разочаровывают, мы склонны хором повторять знаменитое изречение: «сера, друг милый, всякая теория, но неизменно зеленеет цветущее дерево жизни», зачастую забывая о двусмысленном применении этих слов самим их провозгласителем — Мефистофелем. Очень немногие толкуют это изречение в духе веры и жертвы; они не столько ищут радости в жизни, сколько возможности ей служить; они, пребывая верными тому, во что поверили, готовы жертвовать собою, и умирают, улыбаясь, но таковы ...
Входимость: 1. Размер: 7кб.
Часть текста: корень менад. § 1. Древнейшая память о менадах. [58] 1. Древнейшая память о менадах Прадионисийский корень менад обнаруживается рядом определительных признаков. Если немногие упоминания Гомера о Дионисе оспоримы в рассуждении их подлинной древности, - о менадах можно утверждать, что Гомер их знает, не зная Диониса. Остерегаясь рассматривать Гомерову «менаду» (mainas) как служительницу позднейшего культа, исследователи толковали это слово в общем и неизбежно плоском значении - «безумствующая, исступленная»; однако субстантивация глагольного понятия, и притом только в женском роде, требует принять nomen за означение устойчивого типа, тем более, что уподобление Андромахи, устремившейся вперед с сильно бьющимся сердцем, «менаде» могло быть вполне понятно и художественно-действенно лишь при том условии, если эта последняя была хорошо известна как бытовое и психологическое явление sui generis1. Но менада без Диониса единственно мыслима лишь на почве теории, устанавливающей прадионисийскую эпоху в развитии Дионисовой религии. У Павсания (X, 4, 3), далее, мы находим нижеследующее объяснение городового эпитета kallichoros в Одиссее (XI, 580): «Почему Гомер называет город Панопей хороводным, узнал я в Афинах от так называемых фиад. Фиады же - аттические женщины, которые ходят через год на Парнас и вместе с женщинами из Дельфов правят оргии Дионису. Их обычай - водить хороводы по пути в Дельфы, как в других местах, так и в Панопее. Эпитет, прилагаемый Гомером к имени этого города, по-видимому, знаменует хороводы фиад». В самом деле, составители того рассказа об Одиссеевом нисхождении в подземное царство, который в составе Одиссеи известен под названием первой песни о мертвых (Nekyia), очевидно, знали Панопей, по дороге из Херонеи в Давлиду, как «город прекрасных хороводов», что не может быть...
Входимость: 1. Размер: 45кб.
Часть текста: отношении нашей европейской культуры к народной стихии, об отчуждении интеллигенции от народа, об обращении к народу за Богом или служении народу как некоему богу? Чем объясняется это возрождение забытых слов и казавшихся превзойденными точек зрения? Тем ли, что зачинатели всяких «новых слов» и новых идеологий — писатели и художники, — раскаявшись в своем горделивом отщепенстве от отеческого предания, вернулись, как говорят некоторые, к исконным заветам русской литературы, издавна посвятившей себя общественному воспитанию, проповеди добра и учительству подвига? Но говорить так значит скорее описывать более или менее тенденциозно факт, нежели изъяснять его причины. По-видимому, наше освободительное движение, как бы внезапно прервавшееся по завершении одного начального цикла, было настолько преувеличено в нашем первом представлении о его задачах, что казалось концом и разрешением всех прежде столь жгучих противоречий нашей общественной совести; и, когда случился перерыв, мы были изумлены, увидев прежние...