Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "Л"

1. Достоевский и роман-трагедия

Входимость: 1. Размер: 87кб.

Часть текста: нашей мятущейся мысли они выразили и воплотили. Так, Чехов кажется нам поэтом сумерек дореволюционной поры. Немногие как бы изъяты в нашем сознании из этой ближайшей исторической обусловленности: так возвышается над потоком времени Лев Толстой. Но часто это значит только, что некий живой порыв завершился и откристаллизовался в непреложную ценность, - а между нами и этим новым, зажегшимся на краю неба, маяком легло еще большее отдаление, чем промеж нами и тем, кто накануне шел впереди и предводил нас до последнего поворота дороги. Те, что исполнили работу вчерашнего дня истории, в некотором смысле ближе переживаемой жизни, чем незыблемые светочи, намечающие путь к верховным целям. Толстой, художник, уже только радует нас с высот надвременного Парнаса, прозрачной и далекой обители нестареющих Муз. Еще недавно мы были потрясены уходом Толстого из его дома и из нашего общего дома, этою торжественною и заветною разлукою на пороге сего мира и неведомого иного, безусловного и безжизненного, в нашем смысле, мира, которому давно уже принадлежал он. В нашей памяти остался лик совершившейся личности и, вместе с последним живым заветом: "не могу молчать", некое единственное слово, слово уже не от сего мира, о неведомом Боге и, быть может, также неведомом добре, и о цели и ценности безусловной. Тридцать лет тому назад умер Достоевский, а образы его искусства, эти живые призраки, которыми он населил нашу среду, ни на пядь не отстают от нас, не хотят удалиться в светлые обители Муз и стать предметом нашего отчужденного и безвольного созерцания. Беспокойными скитальцами они стучатся в наши...

2. Просительницы

Входимость: 1. Размер: 91кб.

Часть текста: Зевс, И дохнул на нее, и она зачала: Сей праматерью дом наш гордится. И какой бы народ благосклонней взглянул, Чем аргивский, родной, На скиталиц-сестер и на ветви в руках, Повитые волной серебристой? Град, ты, град! И земля, и живая вода, И небесный собор этих мест, и цари, На глубинных сидящие тронах, И спасительный Зевс, третий в братстве тройном,   Ограждающий кремль непорочных мужей, — Умиленье и стыд пред девичьей мольбой Им вдохните в сердца! А мужскую толпу, А насильственный сонм чад Египта, — пред тем, Как ступить им ногой на приморский песок, С кораблем оттолкните в пучину! Да погибнут в волнах от дыхания бурь И нашествия гроз! Да разит их Перун! Да нагрянут на них разъярелая хлябь, Ветры буйные, черные вихри! — Чтоб на ложе, для них заповедное, им Не взойти никогда принужденьем, презрев Нашу ненависть, отчее братство. Хор Строфа I Ныне тебя я зову, Предок, о нас поборай За́ морем, Эпаф, сын божий, Божий телец, Нашей праматерью, пасшейся древле На цветоносных лугах, от наития Зевсова дивно зачатый, Плод таинственный, Горних касаний! Антистрофа I Днесь именую тебя, Луг попирая ногой, Где паслась Ио́, праматерь, Страсти ее Древние вспомнив! За род мой и племя Все здесь ручается, все здесь свидетельство. Пусть удивятся аргивцы Вести негаданной, — Все обличится. Строфа II Был бы...

3. Эпос Гомера. VI. Утрата местных культов. - Новые верования.

Входимость: 2. Размер: 8кб.

Часть текста: культов. - Новые верования. VI. Утрата местныхъ культовъ. Ясно, что переселенцы, покидая родину, оторвались и религiозно отъ ея почвы, ибо покинули родныя могилы, связанныя съ почитанiемъ родичей. Старый культъ героевъ долженъ былъ для этихъ выходцевъ умереть, какъ конкретная часть религiозной жизни, а сонмъ героевъ, оторванныхъ отъ родныхъ пепелищъ, стать лишь идеальнымъ достоянiемъ племенной памяти, неустойчивой и смутной. Эта память сберегла лишь ихъ имена, несколько основныхъ чертъ ихъ родовой характеристики, да еще все то, что успело отлиться въ форму песенъ (ôimai) о славахъ (kléa) стародавнихъ доблестныхъ мужей. Если Илiада изобилуетъ эолизмами, это свидетельствуетъ прежде всего о томъ, что въ основу ея легли эолiйскiя песни-славы. Усвоенныя въ скоромъ времени и соседями iонiйцами, которые боролись съ эолiйцами изъ-за новыхъ местъ, вытесняли ихъ и были ими вытесняемы, смешивались съ ними до частичнаго смешенiя говоровъ,— песни эти внесли въ начавшееся новое эпическое творчество свое легендарно-историческое содержанiе крайне искаженнымъ, до неузнаваемости измененнымъ. Образы Ахилловъ, Патрокловъ, Гекторовъ, Александровъ...

4. Паперный В.: Вяч. Иванов: между Чернышевским и Беме

Входимость: 1. Размер: 41кб.

Часть текста: М. В. Сабашниковой — с «идущими от “шестидесятников”, от Чернышевского утопическими мечтами о семьях втроем» 1 . Это сопоставление автор никак дополнительно не комментирует, а между тем его развитие может привести к некоторым нетривиальным заключениям, касающимся истории русской мысли. При всем сходстве эротических утопий «шестидесятников» и Иванова, на уровне бытовой практики, на уровне идейного обоснования и оформления они различны. Но и за этими различиями, как здесь будет показано, скрывается некоторая глубинная общность. Шестидесятнические утопии тройственного брака были погружены в идейный контекст радикального социализма и имели отчетливую политическую направленность. Они были частью программы, предусматривавшей разрушение существующих социальных институтов — брака, семьи, собственности, Церкви и государства («Чтоб <...> предать навеки мщенью Церкви, браки и семейства — Мира старого злодейство» 2 ). Брак и семья, как предлагалось, должны были быть деинституционализированы, а их связь с институтами собственности, Церковью и государством разорвана. Это казалось возможным осуществить немедленно, еще прежде революции, внутри старого общества. Свободный брак был моделью социализма немедленно , и в этом состояла его особая политическая притягательность. В шестидесятническом «катехизисе» — романе Чернышевского «Что делать?» — специально подчеркивается, что новый брак должен повести не к распадению социальных связей (в чем его сторонников обыкновенно обвиняли), а к их укреплению. Исполняющий в романе роль идеологического рупора автора Рахметов говорит, что Лопухов вполне мог уступить свою жену другу без «этих катастроф», не исчезать из их жизни, а «пить чай втроем» с ними 3 . Та же мысль выражена и в сюжетном финале романа, когда Лопухов возвращается — женатым, да не подумают дурного, и под...

5. Поэт и чернь

Входимость: 1. Размер: 14кб.

Часть текста: сделало стихотворение более вразумительным. Подлинное заглавие определяет "род", образец которого хотел дать поэт-художник. "Род" предустановляет пафос и обусловливает выбор слов ("печной горшок", "метла", "скопцы"...). Если бы мы не забыли, что Пушкин выступает здесь в маске Архилоха и говорит в желчных иамбах ("will speak daggers"), в древних иамбах, которые презирают быть справедливыми, -- мы не стали бы с его Поэтом отождествлять его самого, беспристрастного, милостного, его, который сетует душой На пышных играх Мельпомены, И улыбается забаве площадной И вольности лубочной сцены. II Пушкинский Иамб впервые выразил всю трагику разрыва между художником нового времени и народом: явление новое и неслыханное, потому что в борьбу вступили рапсод и толпа, протагонист дифирамба и хор -- элементы немыслимые в разделении. Или Поэт здесь -- "пророк", -- один из искони народоборству-ющих налагателей воплощенной в них воли на воли чужие? Напротив. Чернь ждет от Поэта повелений, и ему нечего повелеть ей, кроме благоговейного безмолвия мистерий. "Favete linguis". Или даже прямо: "Удалитесь, непосвященные" (эпиграф Иамба). "Двери, двери!" -- как говорилось в орфическом чине тайных служений....