Поиск по творчеству и критике
Cлово "AMO"
Входимость: 3. Размер: 40кб.
Входимость: 1. Размер: 41кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 3. Размер: 40кб.
Часть текста: культуры серебряного века 1 . И это неслучайно: представление об Эросе определило одну из парадигм культурного сознания „русского ренессанса” ХХ столетия. В статье 1907 г. Николай Бердяев прямо связывает проблему Эроса и его Смысла („Но какой Эрос?”) с религиозно-философским мировоззрением эпохи и „новым религиозным сознанием”: „Новое религиозное сознание и религиозное творчество связаны ныне с Эросом <...>” 2 . Не удивительно, что его видные представители реагируют на факт декадентского смешивания Эроса с эротоманией, припоминая (как это делает в одном из писем Мережковский) древнюю традицию: Софоклову „песню об Эросе, которую нельзя слушать без восторга и ужаса” 3 . Тем самым Мережковский (и не он один) указывает на одну из тенденций трактовки темы эроса/любви в русской модернистской литературе, о которой в свое время в „Декадентах” писал и В. Розанов. Творчество Вяч. Иванова, „крещенное” мыслью Вл. Соловьева („Смысл любви”), знаменует тенденцию, противоположную декадентской, а именно: стремление возвратить Эросу его исконное, Платоново значение, стремление к нобилитации „извечного Эроса Невозможного” 4 . Именно Иванов подчеркивает важность эротического начала 5 для многих сфер духовной жизни и творческой деятельности человека. В статье о „Неприятии мира” Эрос Невозможного связывается поэтом с пафосом неприятия мира сего и религиозным алканием мира иного. „Эта любовь к невозможному - принцип всей религиозной жажды, всей творческой фантазии, всех порывов и дерзновений, совершавшихся доныне под...
Входимость: 1. Размер: 41кб.
Часть текста: втроем» 1 . Это сопоставление автор никак дополнительно не комментирует, а между тем его развитие может привести к некоторым нетривиальным заключениям, касающимся истории русской мысли. При всем сходстве эротических утопий «шестидесятников» и Иванова, на уровне бытовой практики, на уровне идейного обоснования и оформления они различны. Но и за этими различиями, как здесь будет показано, скрывается некоторая глубинная общность. Шестидесятнические утопии тройственного брака были погружены в идейный контекст радикального социализма и имели отчетливую политическую направленность. Они были частью программы, предусматривавшей разрушение существующих социальных институтов — брака, семьи, собственности, Церкви и государства («Чтоб <...> предать навеки мщенью Церкви, браки и семейства — Мира старого злодейство» 2 ). Брак и семья, как предлагалось, должны были быть деинституционализированы, а их связь с институтами собственности, Церковью и государством разорвана. Это казалось возможным осуществить немедленно, еще прежде революции, внутри старого общества. Свободный брак был моделью социализма немедленно , и в этом состояла его особая политическая притягательность. В шестидесятническом «катехизисе» — романе Чернышевского «Что делать?» — специально подчеркивается, что новый брак должен повести не к распадению социальных связей (в чем его сторонников обыкновенно обвиняли), а к их укреплению. Исполняющий в романе роль идеологического рупора автора Рахметов говорит, что Лопухов вполне мог уступить свою жену другу без «этих катастроф», не исчезать из их жизни, а «пить чай втроем» с ними 3 . Та же мысль выражена и в сюжетном финале романа, когда Лопухов возвращается — женатым, да не подумают дурного, и под новым именем — к своей старой жене, чтобы дружить — но только дружить! — с ней. Консервативные противники Чернышевского подозревали его в тайном...