МОСКВА
Влачась в лазури, облака
Истомой влаги тяжелеют.
Березы никлые белеют,
И низом стелется река.
И Город-марево, далече
Дугой зеркальной обойден,—
Как солнца зарных ста знамен —
Ста жарких глав затеплил свечи.
Зеленой тенью поздний свет,
Текучим золотом играет;
А Град горит и не сгорает,
Червонный зыбля пересвет.
И башен тесною толпою
Маячит, как волшебный стан,
Меж мглой померкнувших полян
И далью тускло-голубою:
Как бы, ключарь мирских чудес,
Всей столпной крепостью заклятий
Замкнул от супротивных ратей
Он некий талисман небес.
Примечания
«МОСКВА». Впервые в «Весах», 1906, 2. В журнале нет посвящения. Разночтения:
| Строка | Весы | CA |
| 9 сверху | С зеленой тенью | Зеленой тенью |
| 15 сверху | мглою меркнущих полян | мглой померкнувших полян |
В CA появляется посвящение А. М. Ремизову. Алексей Михайлович Ремизов (1877-1957) был одним из самых ярких и своеобразных явлений «На Парнасе Серебряного Века» (выражение взято у Сергея К. Маковского: заглавие его книги, вышедшей в Мюнхене, 1962 г.). Свои языковые искания и открытия А. Ремизов производил не в сфере стиха, а в области художественной прозы. Как родился Алексей Михайлович на московской Таганке, смотрящей на восток, так и остался, на всю жизнь, тяготеющим к Византии, до мозга костей москвичем. И говор у него сохранился чисто, даже подчеркнуто московский: протяжный, сильно акующий. И это вопреки тому что в Первопрестольной Ремизов провел лишь детство да раннюю юность. Он был за политическую ерунду насильственно выслан; но, когда в 1904 году он получил, наконец, разрешение свободно выбрать место своего жительства, он в Москву не вернулся, а обосновался в СПб-ге. (В 1921 г. он оттуда уехал заграницу, где и пробыл до конца своих дней). Скиталец по уездам, насельник Петербурга, и притом насквозь москвич — кому ж как не ему надлежало посвятить стихи о «Москве». Но посвящение это нечаянно выдает еще и другое: в противоположность обычным для В. И. посвящениям в нем нет ничего личного. Оба — уроженцы Москвы, оба любят и понимают душу этого города — и только. Отношения В. И. и Ремизова были хорошими, но поверхностными, приятельскими. Ремизов часто выступал на «башне», бывал и запросто у ее хозяина. «Вечером Ремизовы (...) Очень милы», записывает В. И. в свой дневник и приводит их шутливую беседу. (14 июня 1906 г.) В. И. ценил в Ремизове его чувствование языка как существа живого, ценил его словотворчество, любил его сказы, хоть и не находил в них чистого речевого ключа пушкинской няни. Приятели оба жили в мирах фантастических, но в мирах различных: чужды были В. И. ремизовские обезьяны, чертики, домовые. Реакции на творчество Ремизова бывали у В. И. весьма различны. То вдруг поразит его острая, живая мысль: и радуется В. И., восхищается, себе на память записывает ремизовские слова (см. дневник 1906 г., 14 июня). Но бывало и другое. Маргарита Волошина вспоминает (об ее книге см. стр. 808) одну из резкостей В. И. Случилось вот что: читал Алексей Михайлович на «башне» рассказ свой яркий, пластичный до осязательности; В. И., конечно, в восторге; но вдруг видит он, что подлинность в изображении ужаса переходит в подмигиванье дьявольским выходкам, в смакование зла, чуть что ни в самоотождествление автора с «лукавым»; а тут еще и упоминание Христа — и никакого катарсиса. Едва умолкнул чтец, как вскочил В. И., возмущенно крича: «Это кощунство, против которого я протестую!»... Маргарита Волошина упрекает В. И.: «Ремизов и без того понурый, раненый жизнью, еще больше приуныл и вместе с женою молча ушел». И Волошина несомненно права: окрик тот обнаружил несоблюдение, недостаточность дружественной заботливости. Но В. И. бывало не до дружеских чувств и светских приличий, когда произносимые или написанные слова воспринимались им как кощунство. Этого он органически не выносил; ему кровь бросалась в голову и он переставал собою владеть.
«Оры» (1907 г.) ремизовское повествование по апокрифам — «Лимонарь»