Fata Morgana

FATA MORGANA

Примечания

«FATA MORGANA». Альманах «На Рассвете» под ред. А. Ф. Мантель. Казань. 1910. И в альманахе, и в CA слова «путеводным обманом» напечатаны в разрядку, чем, как всегда в стихах, В. И. указывает, что они принадлежат не ему. В CA «Fata Morgana» посвящается Евг. К. Герцык. Так В. И. дает имя сочинителя меткого двусловья. В альманахе посвящения не было. Евгения Казимировна Герцык была близким другом В. И. особенно в годы 1906-1909. В. И. звал ее сестра — sorella. В своих «Воспоминаниях» Евгения Герцык рассказывает о происхождении этого наименования: «... ко мне с каким-то поручением зашел длинноногий студент с близко-близко, по-птичьи сидящими глазами и чувственным ртом. Мы постояли среди комнаты друг против друга — на что мне этот паренек?—тронули одну тему, другую— я то уж ему совсем ни на что! Но вечером пришел ко мне Вяч. Иванов и с взволнованным изумлением: «Знаете, что он сказал? что Вы похожи на меня как сестра родная». И вижу — уж заиграл хмель. «Сестра!» Я не видела между нами физического сходства, но вот эту беспреградность, как с кровно близким, и в то же время странно волнующую, почувствовала с первой встречи. (...) Вяч. Ив. нередко говорил мне, что я понимаю его с полуслова и до глубины, не мыслью, а инстинктом, — говорил это с умиленной благодарностью, а то и с гневом, потому что находил во мне только зеркальность, только двойника своего, а не ту другую силу, родную, но перечащую, о которую выпрямлялись бы прихотливо разбегающиеся волны его мысли. Я же теряла себя в нем. — «Где Вы, sorellina? — с ласковым укором. — Что Вы таете у меня лунным туманом?» Не было у него для меня другого имени, как сестра — sorella. Так случайный этот, на миг зашедший ко мне Городецкий побратал нас накрепко и надолго.» И Евг. Герцык приводит стихи В. И. — «Сестра».

Чуть не с самого детства В. И. чувствовал присутствие, влияние на свою судьбу, водительство сестры, которой у него в жизни не было. Он вызывал ее из глубины своего духовного лабиринта (см. «Песни из Лабиринта» V и VI, стр. 274-6). Но стихи эти к Е. Г. обращены не были: они появились в печати за год до знакомства с нею В. Иванова. Да и не водительницей его она была, а одной из тех «нежных душ», о которых он потом сказал: — они

(«Свет Вечерний»)

Даром сочувственного проникновения Евг. Герцык обладала несомненно. Об этом свидетельствует напр. Николай Бердяев. Вернувшись в Россию из Парижа, он поселился в Москве и стал участвовать во всяких религиозно-философских Обществах и кружках. И он вспоминает: «Я был во внутренней оппозици против большей части течений (...) Я вновь почувствовал острое одиночество. Для меня имела значение дружба с Евгенией Казимировной Герцык, которую я считаю одной из самых замечательных женщин начала XX века, утонченно-культурной, проникнутой веяньями ренессансной эпохи. Ее связывала также дружба с В. Ивановым. Ей принадлежат «Письма оттуда», напечатанные в «Современных Записках», которые, впрочем, не дают о ней вполне верной характеристики.» («Самопознание», стр. 176). «Воспоминания» Е. Г. интересны, живы, обнаруживают ее литературный талант, но и некоторое пренебрежение к обстоятельствам времени и места. Здесь невозможно останавливаться на разборе ее сообщений, но два упущения все же указать следует: лето 1908 г. В. И. с семьей прожил в Крыму, в Судаке, на даче Герцык. Евг. Казимировна пишет: «Нынче взгляд его обращен только вовнутрь. Ходит и ходит Вяч. Ив. по тесной своей комнатке, по балкону, вниз спускается только для общих трапез, выхаживает свое новое миросозерцание.» А, когда удавалось зазвать его на поездку в горы «на старенькой, тряской линейке», то «скользит вокруг рассеянным, невидящим взглядом, не примечает деталей. Между тем в его стихах, где случается говорить о природном, — о растительном мире, мы не встречаем ни одного условного образа, каждый —заметка памяти, свидетель пристального вглядывания. Приведу пример. Есть порода дубов, которая не теряет листвы не только зимою, но вплоть до июня.

Гекзаметр этот точен, как параграф описательной ботаники.» Совершенно верно: когда В. И. описывал природу, то описывал ее с предельной точностью. Но весь вопрос в том описывал ли он ее в те часы своей жизни, когда «взгляд его был обращен только вовнутрь». Каждый из возможных противоположных ответов на этот вопрос важен для уяснения творческого процесса в поэзии В. И., и кажется, что смежностью своих утверждений Евг. Герцык подымает этот вопрос. Приведенные стихи могли бы дать ответ, если б было указано где и когда они были написаны. Но этого Е. Г. не указывает. В то лето 1908 г. В. И. прятался от людей и скользил «вокруг рассеянным, невидящим взглядом» не потому что «выхаживал свое новое миросозерцание», а потому что боролся мучительно со смертельною тоскою: ведь и года не прошло с кончины Лидии Димитриевны. Но он вовсе тогда не молчал. Им было написано больше пятидесяти стихотворений. Если б приведенное точное описание природы оказалось одним из тех мест, то этим многое бы открылось. Но гекзаметр, выбранный Е. Г., был написан 7 июня 1925 г., т. е. по прошествии 17 лет с того лета. Этого она не говорит, как не говорит почему взяла столь позднее произведение. Если она не нашла в многочисленных стихотворениях 1908 г. чисто описательных строк, то это следовало бы отметить: то было важным свидетельством, знаком. После больших душевных потрясений 1920 г., вызвавших четырехлетний почти полный паралич художественного творчества, В. И. чудом очутился в Риме, «в округе древних алтарей» и начал оживать. Двери его дома были для всех открыты. Он радовался встречам с новыми людьми. Дуб, разумеется, описан безупречно, но не в описании дуба было дело: поэт говорил о себе; дуб взят для сравнения — и только. Гекзаметр тот — личное признание:

«Свет Вечерний»

Непохоже это ни на природу Крыма, ни на душевное состояние В. И. той поры.

Герцык. Она пишет: «Вяч. Иванович медленно, с затяжками ничегонеделанья переводил Эсхила. Встретил меня с волнением: сестра... (...) Стихов не писал. Каким обнищалым показался он мне. (...) Теперь, когда у меня на руках его последние сонеты, написанные через 15-20 лет после той весны, мне ясно, что уже тогда в нем, нищем, не пишущем стихов, копился в тишине дух этих сонетов.» Далее цитируется один из «Римских Сонетов». Копился ли в 1913 г. в В. И. «дух этих сонетов», написанных в 1924 г., в другом духовном возрасте — не знаю, во всяком случае это далеко не очевидно. Странно, однако, что расслышав при воспоминании о той весне звучание будущих «Римских сонетов», Е. Г. не припомнила, что в то время стала распространяться, летом и осенью 1912 г. написанная книга лирики — «Нежная Тайна»; еще более странно, что настаивая на «нищите» поэта, на его неписании стихов, Е. Г. совершенно забыла, что именно в тот, ею в доме В. И. проведенный месяц, он написал в стихах целую поэму— «Младенчество». Поэма эта была опубликована в Москве в 1918 г.; но в рукописи она самим автором датирована: «Рим, от 10 апреля по 23 мая 1913 г.». Датировка эта была повторена и в печатном тексте: «Вступление и строфы I — XLV написаны в Риме, от 10 апреля по 23 мая 1913 г.; строфы XLVI — XLVIII — в Москве 28/15 августа 1918 г.». Над Эсхилом В. И. тою весною действительно работал мало. Перевод «Орестеи» был им сделан в Сочи 1917 году. Но «ничегонеделанья» тогда никакого не было: В И занимался собиранием и обработкой материала по вопросу истоков религии Диониса. На основании этих материалов он впоследствии (за годы 1921-1923) в Баку написал целое исследование — «Дионис и Прадионисийство». Свои «воспоминания» о В. И. обрывает Евг. Герцык словами: «Это была моя последняя встреча с Римом и последняя глава моей близости с Вячеславом Ивановым.» (См. «Воспоминания» Е. Г., Париж, «Имка», 1973)