Поиск по творчеству и критике
Cлово "HORS"
Входимость: 1. Размер: 224кб.
Входимость: 1. Размер: 47кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 224кб.
Часть текста: хроники Глава IV. Первый год "Башни" Глава IV ПЕРВЫЙ ГОД «БАШНИ» 1 «Башня» Вячеслава Иванова давно превратилась в один из известнейших культурных символов того, что до сих пор часто называется «серебряным веком». После во многом справедливых сомнений, высказанным О. Роненом относительно адекватности этого термина применительно к эпохе конца XIX и начала XX веков в России, можно было бы, пожалуй, сказать, что судьбы этих двух понятий во многом параллельны. Мифология «серебряного века» отражается в мифологии «Башни», и наоборот. Между тем реальная история как «Башни», так и русской культуры интересующего нас времени написаны далеко не полностью. Нашей задачей в данной работе является восстановление реальной исторической канвы жизни Иванова и Зиновьевой-Аннибал в первый год после возвращения в Россию из-за границы. Напомним ситуацию, в которой Ивановы оказались и о которой мы уже подробно писали в предыдущих частях нашей «хроники», самым сжатым образом. В сентябре 1904 года оборвалась последняя нить, привязывавшая их к Женеве: 14/27 сентября скончался Дмитрий Васильевич Зиновьев, отец Зиновьевой-Аннибал. Дочерние обязанности перестали приковывать ее к постоянному месту, а полученный еще в 1899 г. развод с первым мужем открыл дорогу в Россию. Однако большой семье, обремененной не только четырьмя детьми, но и разнообразными обстоятельствами (необходимостью детей доучивать за границей, ибо нострификация достигнутого уровня была непростой; далеко не идеальными материальными условиями; накопившимся почти за три года женевской жизни движимым и недвижимым имуществом), стронуться с места было не так-то просто. С едва ли не исчерпывающей ясностью Иванов написал об этом Брюсову: «... теперь переселение в Россию -вопрос решенный. До такой степени, что Михаил Николаевич <Семе-нов> ...
Входимость: 1. Размер: 47кб.
Часть текста: между спасительным устремлением к thésaurus и жаждою tabula rasa» Признаниями назвал я сообщения, королларии, которых Вы от меня ждете, и от формулировки которых я отнюдь не собираюсь уклоняться, ведь Ваше желание узнать мое «теперешнее отношение к прежнему тексту, которому исполнилось десять лет», в сущности было предложением мне во всеуслышанье заговорить о том, что я внутренне пережил за это время, пребывая в себя погруженным и упорно молчавшим. Но, когда мы принимаемся уточнять наше отношение сегодняшнего дня к тому, что нами давно было утверждено, и от чего мы никогда не отказывались, — не значит ли это сравнивать наш прежний портрет с образом, отраженным в зеркале? И такое сопоставление, — не обращается ли оно, по мере того как обнаружение провозглашенных тогда принципов становится все более угрожающим, — в своего рода исследование души, которая чувствует себя призванной взвешивать прибыли и утраты, происшедшие в ее основном запасе энтузиазмов и верований? И особенно в данном случае, в виду трагизма времени и неустойчивости сознании, может ли явиться тень сомнения, что свидетель гибели мира, бывшего его миром по праву и по рождению, он не примется существенно передумывать тысячу решений, накануне отстаиваемых, преодолевать тысячу иллюзий, проверять свои основные суждения, и что он, почувствовав себя счастливым, когда и если, вопреки всем разрушительным усилиям, он вдруг увидит, как неколебимо и победно некоторые прежние принципы вновь...