ε
О, Человек! Я, человек, измерил
Вину твою и тайну: Божий сын,
Ты первый был, кто в Бога не поверил.
Что Бога нет. И стал отцеубийца
Над Матерью безмужней властелин.
Исполнил так пророчество Ликийца
Сын Лаия, что, мать познав, ослеп.
—
Но не познал ее... Велик и леп
Был сон слепца: в безбрежности прозрачной
Всю тварь вместил души зеркальный склеп.
И вот, Она, фатой покрыта брачной,
Ты звал: чей вздох, чей лепет многозначный
Ответствовал? Лазурь сгущалась: ты
Ловил покров... Но зыбкий призрак ложен,
И снами снов струится ткань фаты.
Что к ней сойдет Достойнейший тебя,
С Кем бог ты сам, и без Кого ничтожен.
И Божий лик, свой лик в нем возлюбя,
Ты сотворить задумал. Но в Любимом
О двойнике, зеркальностью дробимом
И множимом и выросшем за грань,
Жил в сердце ты, восторгами знобимом,
И красками переливалась ткань
—
Манящей вдаль мечты, как ловчих лань,
Чтоб жаждущим очнулся ты в пустыне.
Примечание
ЭДИП. «Пророчество Ликийца» — оракул Аполлона, предсказавший Эдипу, что он убьет отца и станет мужем своей матери; царь Лаий — его отец, Иокаста — мать и супруга. Эдип, разрешивший, как ему казалось, загадку Сфинкса — загадку всего творения — словом «Человек», объявивший Человека мерою всех вещей, заклявший Природу наложением на нее своей печати и вознесением над ней своего благолепного обличия, но бессильный просветить ее до глубины «святынею строя», знаменует человека по грехопадении и его основанный на призрачном самообожествлении («будете как ») закон. Сфинкс, собирательный образ четырех библейских животных, совмещающий в себе «ангела и зверя, и лики всех стихий», исчез при слове Эдипа, канул в бездну; но тот, кто на все наложил свою руку, — он и бездну присвоил себе. Сфинкс вошел в самого Эдипа, в его подсознательную сферу, как связанный и тоскующий хаос. Взгляд Сфинкса — его неразрешенный вечный вопрос — Эдип узнает в глазах Иокасты: не затем ли и ослепил он себя, чтобы не видеть этого взгляда? Иокаста — все индивидуально и космически женственное; она — Душа Мира (не София); в ней вся тварь, по слову апостола, стенает и томится, ожидая откровения сынов Божиих, которое ее освободит. Но человек Эдип не освобождает. Тот, о Ком некто, во всем усомнившийся, засвидетельствовал: «Се Человек», приходит к тому, кто провозгласил себя Человеком; в зраке раба приходит Он умыть ноги слепому владыке и, снимая с ветхого Адама истлевшую личину, напечатлевает на нем богочеловеческий Лик. — Потомство Эдипа миф представляет обреченным на гибель; кровосмесительный брак в божественной действительности не действителен: Эдип своей матери не «познал». Таково отношение оторвавшегося от своих онтологических корней человеческого духа к Душе Мира. В зеркальном затворе уединенного сознания, построяющего мир по своему закону, человек обнимал свое представление о ней, но не достигал ее бытийственной сущности. «Ни один бог и ни один смертный не снял с меня покрывала» (т. е. «не познал меня как муж»), — гласила надпись на подножии кумира Саисской богини. Из тоски по ней — Матери, Сестре, Невесте — возникло все многообразное творчество человека, все его самоотражения в художествах и религиях; но никакая имагинация и никакая теургия не удовлетворяла его пустынной жажды — жажды Реального — и не освобождала Мировой Души. И печально звучали его флейты.