Вторник, 5 ноября/23 окт. [1912]
Дорогой Алексей Дмитриевич,
пишу Вам карандашом, п[отому] ч[то] пишу лежа; а лежу вследствие озноба; а озноб потому, что очень медленно поправляюсь. Болезнь и задержала меня так долго в Montreux, и все еще не позволяет отважиться на довольно утомительное путешествие в Рим, где уже ждет нас квартира; Маруся и Лидия уже на новоселье. Так как однако в субботу, на другой день после именин Димы, рассчитываю все же выехать (Вера с Димой и нянькой тронутся через несколько дней после меня), то сообщаю Вам римский наш адрес.
Al Signor Venceslao Ivanov (— Для Веры: Alia Signora Vera Ivanov; для Маруси и Лидии alia Signorina M. L.) Roma. Piazza del Popola 18, int. 6
— Я очень счастлив, что на самой Piazza del Popola, хоть и дорога квартира.
Я нахожу, что Сережа1 поступил естественно, последовательно, корректно, благородно2. Разумеется, с его точки зрения; что хорошо для него, было бы нехорошо для нас с Вами. Особенно радует меня, что он не позволил себе никакой оскорбительной выходки, ни одного ненужного действия. Что Вы взяли на себя роль секунданта, также ценю и понимаю. Сережа заботился о том, чтобы правильно определить свое положение во всем деле, и сделал это хорошо. Иначе свое положение он ощущал бы как ложное. Радуюсь и тому, что поединок не состоялся. Беспокойна только мысль, что Сережа может не остановиться на этом, но искав каких-нибудь средств отмщения... и, однако, есть у меня какая-то уверенность, что он не сделает ничего больше, — все дальнейшее было бы уже ложным, дурным и вредным. Уверен я также, что и Вы влияете на него в этом смысле. С тем протоколом у нотариуса он, Сережа, должен признать инцидент законченным. Надеюсь, что то же подскажет ему и его чувство достоинства: все дальнейшее было бы унижением и для него и для всех нас.
Любя Вас, перечитываю Ваше письмо снова и снова — просто из удовольствия перечитывал3. Со всем согласен, и всем доволен. Бумага для обложки очень нравится. Греческие буквы АЕПТА не должны быть непременно наклонными; античная их форма, напротив, вертикальна4. А Добужинского попросить написать всю обложку, в самом деле, быть может, разумно. Он уже там и о цвете тогда подумает, ему тогда нужно полную дать свободу; он прежде очень ревниво относился к «Орам», и полагаю, будет рад вспомнить старину5. Денег сам не потребует... Итак, если Вам мысль нравится, поручите ему начертать обе наши обложки. Если ж Вы комбинируете шрифты очень эффектно и стильно, то обойдется без рисовальщика. Как хотите, одним словом. Я только против того, чтобы обращаться к Д[обужинскому] из-за одной греческой] строки; поверьте, что написанное будет очень отделяться от набранного и, всего вероятнее, убивать последнее. Что до синей краски, совсем не стою за нее, тем более что она может вредить стильности обложки. — А надписей Д[обужинск]ого я большой почитатель.
Попросите мне высылать, или подпишитесь, или купите №1 Гиперборея6.
Относительно Штейнера, — мне больно, что наши прежние разговоры дали именно такой отпечаток в Вашем сознании. Едва ли Вы приписываете мне самое формулу «ложное %у>Т Мог ли я так — разумею именно слова — лишь потому, что я их не произносил8. — По существу же, дело вот в чем. Я отказываюсь и теперь, как и прежде, признать тожество, поставить знак равенства, между А и доктриною д[окто]ра Шт[ейнера]. Отношение между тем и этою представляется мне, примерно, аналогичным отношению между католичеством и католическим модернизмом. Последний есть попытка примирения между традиционным католическим] богословием и современною наукой. Католическая] церковь часть модернизма приемлет, другую часть осуждает. Доктрина Шт[ейнера] есть синкретическое создание его собственного (достойного быть признанным гениальным) творчества, гигантский синтез ii. Гегеля до натурфилософии наших дней. Оговариваюсь, что так мне лично представляется это дело. Если же это так, то очевидно, того отожествления, того знака равенства, принять невозможно, да и не нужно для самого Шт[ейнера], который именно смело порвал с традицией и замыслил приспособить последнюю к совершенному состоянию умов и их новейшим потребностям. — Вы видите, я говорю то же — да не то. Ибо в той формуле9 искажения: но я такого утверждения делать отнюдь не хочу. — Прибавьте, что, по основному замыслу оного духовного братства, отдельные исторические деятели, им вдохновляемые, свободно проявляют личное творчество, являясь духовными факторами, необходимыми в данную эпоху и в данных условиях. — Наконец, так как Вам нужно прямое и полное выражение моего взгляда на Штейнера, — необходимо напомнить еще и другие, важные обстоятельства. Учение Шт[ейнера] характеризуется своею незаконченностью, на которой настаивает он сам. Каждая его статья или книга провозглашается им самим недостаточною, почти упраздняемой последующим изложением10. Каждая его лекция на ту же тему, на какую он говорил неоднократно и прежде, есть нечто неожиданно новое. Не только неожиданно новое, но и зачастую обратное, противоречащее прежнему. Это происходит от двух причин — общей и частной. Общая в том, что пути мистического познания вообще ведут чрез узкие врата антиномий сознания и чрез последовательность планов сознаний так относящихся один к другому, как фотографический позитив к негативу. Частная же причина в том, что сам Шт[ейнер] идет вперед и растет, что сам он im Werden11. И идя — ведет с собой; приняв на себя великую ответственность. В этой глубоко им сознаваемой] ответственности его величие, величие трагическое. Кажется ли мне он «слепым вождем слепых»? Это вопрос интуиции. Я бы ответил на него так: Штейнер уже возрос до великой силы и великого света. Он преодолел огромные искушения. Он, как Израиль-богоборец, добыл Благословение12
В мистериях, недавно им сочиненных13, трагически изображено, как на своем пути душа призванного впадает на долгие сроки во власть Люцифера и Аримана... и как ее дело может продолжаться плодотворно и в эти сроки пленения... и как, наконец, она освобождается от своих временных владык... как неуловимо тонок, как многообразен, как прельстительно высок и прекрасен бывает этот плен — а как бессилен он против одного... неутомимого, беззаветно-верного стремления человеческого духа вперед, всегда вперед. Мне кажется, что в эти изображения поэт (потому что в этих стихотворных мистериях вспыхивает порой настоящая поэзия) вложил много автобиографического.
Сильному и верному нечего бояться ученичества у Штейнера.
Вы видите, что я его даже люблю. А уважал всегда. Но, тем не менее, я опасаюсь, что движение штейнерианства, община учеников доктора (не о нем самом говорю, а о его приверженцах) заблудится, уйдет на ложные пути, принесет вред (что будущность ей обеспечена, я не сомневаюсь). Дай Бог, чтобы эти опасения не оправдались.
14.
Примечания
1 Шварсалон Сергей Константинович, брат Веры Константиновны Шварсалон, третьей жены Вяч. Иванова.
2 В этом абзаце Иванов отвечает на следующие строки из письма Скалдина (без даты, но явно написано после 23/10 октября и до 5 ноября /23 октября): «За истекшую неделю слухи и толки о Вас достигли наивысшей своей силы и чуть было все это не окончилось дуэлью между Сергеем Константиновичем и Кузминым. Согласие на дуэль Щузминым] было дано, но в последнюю минуту (когда секунданты приехали с официальным вызовом) Кузмин отказался драться. Секундантами со стороны С[ергея] Константиновича] были я и Залеманов. Я на предложение С[ергея] Константиновича] должен был изъявить согласие. Посвящать и разъяснять я не мог никого и никому, а, принимая на себя обязанности секунданта, думал, что смогу здесь сделать кой-что полезное — например, сохранить Щузмину] жизнь...». О Залеманове нам ничего не известно, кроме упоми нания в письме Скалдина к Вере Константиновне Шварсалон от 6 ноября 1912 г. (ГБЛ, ф. 109, к. 34, ед. хр. 40): «С[ергея] К[онстантиновича] приходится пожалеть: он попал в довольно дурную компанию Залеманова. И одно меня утешает, что Залеманов, при всех его отрицательных качествах, не лишен значительного благородства».
3 Речь идет о письме от 20 октября 1912, где обсуждаются подробности издания
4 Ответ на замечание Скалдина в письме от 20 октября: «слово "АЕПТА" следовало бы печатать наклонным греческим шрифтом, но такового в типографии нет...»
5 См. М. В. Добужинский. ВОСПОМИНАНИЯ. М., 1987, с. 273-274, где речь идет об Иванове. «В Башне, на еженедельных средах, которых я одно время почти не пропускал, я встречал всех тогда — и уже знаменитых, и еще начинавших молодых поэтов...» Что касается его художественной деятельности, Добужинский пишет: «У Вячеслава Иванова я еще бывал и по поводу затеянного им его собственного издательства "Оры".
"художника 'Ор'", и я сделал несколько обложек для крошечных книжек этого издательства, удовлетворяя Вячеслава Иванова моими символическими рисунками. (Эти книжки были: антология "Цветник 'Ор'", "Трагический зверинец" и "33 урода" Лидии Дмитриевны, писавшей под именем Зиновьевой-Аннибал, и "По звездам" Вячеслава Иванова)».
6 Иванов узнал о существовании такого журнала от Скалдина, который сообщал (6/19 октября 1912): «Гумилев и "Цех" издают журнал стихов и критики — "Гиперборея"».
7 Знак означает «розенкрейцерство». Поводом для такого заключения является письмо Скалдина (без даты, но, очевидно, ответ на письмо Иванова от 23/10 октября 1912): «О Белом беспокоился и беспокоюсь потому, что помню Ваши слова о ложном Р[озен]К[рейцерств]е Штейнера. Не прельстило ли Бориса Николаевича это ложное Р[озен]К[рейцерство], что было бы весьма для него опасно. К тому же Вы говорите, что у него "исключительные дарования в частных областях мистики..."»
8 Следующее письмо Скалдина (от 30 октября 1912) подтверждает, что Иванов здесь прав: «Понятно, Вам совсем не нужно брать обратно тех слов о Штейнере: Вы их не произносили. Собственно, и у меня не осталось от разговора впечатления о Штейнере, как об исказителе %».
9 «ложное Розенкрейцерство».
10 Неизвестно, какие именно работы Штейнера Иванов имеет в виду. Но не трудно обнаружить у Штейнера об"щую тенденцию, о которой Иванов говорит. Многие сочинения Штейнера начинаются с того, что автор сам подчеркивает недостаточность своих предыдущих сочинений и даже незаконченность данной работы. Например, в предисловии к первому изданию книги МИСТИЦИЗМ В НА ЧАЛЕ СОВРЕМЕННОЙ ЖИЗНИ ДУШИ (Берлин, 1901), Штейнер пишет, что книга представляет собой новый этап мышления на тему, которая не до конца развивалась в его ФИЛОСОФИИ СВОБОДЫ (1910), Штейнер сам указывает на то, что книга не удовлетворит читателя, который ищет «последней истины», и советует такому читателю обратиться к ТАЙНОЙ НАУКЕ (1910), где он найдет «дополнительные сведения в этой области». Другим признаком незаконченности являются дополнения и уточнения, которые Штейнер добавлял к каждому новому изданию своих книг.
11
12 Книга Бытия (хххи, 28).
13 Иванов имеет в виду три первые драмы-мистерии Штейнера (четвертая была написана лишь в 1913): DIE PFORTE DER EINWEIHUNG {ВОРОТА ПОСВЯЩЕНИЯ, DIE PROFUNG DER SEELE (ИСКУС ДУШИ, 1911) и DER HVTER DER SCHWELLE (СТРАЖ ПОРОГА,
В конце августа 1912 пьесы были поставлены самим Штейнером в Мюнхене. Работа над драмами была важным событием в истории антропософии. Подробное описание этого дает Маргарита Волошина в своих воспоминаниях (DIE GRVNE SCHLANGE, Frankfurt, 1982, c. 261-267) в главе MYSTERIENDES WORTES (МИСТЕРИИ СЛОВА). АНДРЕЙ БЕЛЫЙ И АНТРОПОСОФИЯ. — «Минувшее», т. 6, Париж, 1988, с. 345). Вероятно, Белый делился своими впечатлениями о мистериях с Ивановым при их встрече в Базеле.
14 Лидия Дмитриевна Зиновьева-Аннибал (вторая жена В. Иванова) умерла 17 октября 1907. В письме от 20 октября 1912 Скалдин пишет:
«17-го отслужили панихиду на могиле Лидии Дмитриевны. Крест был убран розами. Поцеловал и крест и розы. И землю...»