ЛИРА НОВАЛИСА
Отрадно видеть, что почин литературных сфер, вращающихся около великого мастера новейшей немецкой поэзии, Стефана Георге, как вокруг своего центрального светила, привлек внимание современников на Новалиса-лирика и помог нашей эпохе многосторонне осознать огромное явление новой обще-европейской, — точнее и определеннее — христианской культуры, каким представляется творчество гениального создателя «храмовой легенды» романтиков о Голубом Цветке. До поры символизма в Германии не знали, что Новалису (род. 1772, ум. 1801 г.) принадлежит одно из первых мест в поэтической иерархии после-гетевского периода. Народ в лице религиозных общин оценил лучше литературно-образованного общества подлинность и высоту лирических вдохновений юноши-теурга.
В беглой заметке не место обсуждать смысл и связь этого необычайного творчества. Новалис, создатель песен и баллад, вместе простодушных и замысловато-иносказательных, романтически-причудливых и символически-точных, мало притязательных и не всегда выдержанных по стилю и все же музыкально-стройных и намечающих неожиданно-новые возможности словесной мелодии, — Новалис, мифотворец и слагатель гимнов, Новалис, орган тайного предания и вместе самостоятельный мыслитель, Новалис, мудрец-сказочник и дитя-учитель, — главнее же и первее всего, Новалис — личность, как внешний образ и образ внутренний, — все эти лики органически нераздельны, и ни одного из них нельзя уразуметь до конца, не уразумев остальных. Наименее уместна была бы попытка истолковательной характеристики по поводу сообщаемых ниже переложений из романа «Офтердинген» (к которым мы присовокупили только «Смерть Гения» из отдела «Разных Стихотворений», по изданию Тика); цельнее вырисовывается облик поэта из «Гимнов к Ночи» и столь глубоко народных и младенчески-ясных «Духовных Стихов». Настоящая публикация лишь предваряет появление «Лиры Новалиса» в нашем переложении.*
Примечание
«Лира Новалиса» занимает в поэтической деятельности В. И. особое место, и поэтому печатается в предлагаемой книге наряду с оригинальными сочинениями.
Переводами назвать «Лиру Новалиса» было бы неточно. Дело идет, — как говорит их автор, — о «переложениях», а иногда и просто строфами Новалиса навеянных, но от них далеко уходящих стихах. «Пересмотрел 'Гимны Ночи' (sic), — записывает В. И. в дневник от 13 августа 1909 года, — и, кажется, сегодня ни стиха, но взамен много мыслей о возможных, близких, быть может, стихах». А несколько дней позже (25 августа 1909 г.) В. И. вспоминает, что, когда он показал некоторые переложения своему приятелю Потемкину, «он ужасался на вольность моих переводов, которая, в самом деле часто, кажется, непозволительная».
В. И. себе ее, однако, позволял. Он знал, что в каждой из своих Nachdichtungen он, даже часто уклоняясь от буквального смысла, был внутренне верен поэту, с которым продолжал свое духовное и лирическое общение. Верен не только до последней детали ритму, мелодии, музыке, общей атмосфере стихов, но и внутреннему опыту, их вдохновляющему. Как бы ни были различны и голос, и тон, и эпоха и внешние обстоятельства жизни между немецким молодым романтиком и обитателем петербургской башни, оба поэта говорили по-разному одним языком, жили в обоим ведомых мирах. В то тревожное лето 1909 года, когда В. И. ежедневно — вернее, еженощно — записывал свои переложения, он о многом своем говорил языком Новалиса.
Почти два года прошли тогда со дня смерти Лидии Димитриевны Зиновьевой, его жены, — 7 октября 1907 года. «Что это значило для меня, — пишет В. И. десять лет позже, — знает тот, для кого моя лирика не мертвые иероглифы: он знает, почему я жив и чем я жив» (II, 21).
Между 25 июня и 7 сентября чуть ли не каждый день В. И. отмечает в дневниках работу над Новалисом. Работу эту он воспринимает как внутренний долг и целебное духовное упражнение. «Я спасаюсь моралью исполнения злобы наступающего дня», — записывает он 27 июня. И 1 августа: «Мой час продолжать перевод Новалиса. — Окончил песню Крестоносцев».
«Спасался» от «чувства огромного сиротства», от глубокого душевного «уныния». «В постели ночью прикасаюсь там и здесь к стихам Новалиса, которые хотел бы перевести», — читаем в дневнике от 25 июня, — «В душе чувство огромного сиротства... Я бы хотел mich bergen in jugendlichsten Schleier, <укрыться юношеским покрывалом>, может быть, расшифровывать жизнь im farbigen Abglanz <в цветном отсвете>«. И на следующий день, 26 июня: «Сижу и работаю. Забочусь об «акрибии». Строю планы о книгах. Сиротствую духом... Вообще, полоса почти уныния, почти Гефсиманская ночь в тех садах души, куда я стараюсь не заглядывать. Я не знаю, что теперь с моей Психеей. Она была мной как бы жестоко избита, я знаю, что таскал ее за волосы, потом запер в подземелье, в каменный погреб. Когда я подымаю, взявшись за железное кольцо, дверь люка и кричу ей: «пой», она еще поет, но с усилием и слабым голосом. Ее, быть может, навещает Лидия. Иногда доносятся их тихие голоса из погреба. Я же наверху чем-то все занят, что-то все строю.
Иногда кажется, что я очень устал. Что устало, должно по смерти отдохнуть. Мать моя устала. Итак, Лидии долго вдоветь? И после моей смерти? Ах, я хотел бы жить ее жизнью, но отчего эта тяжесть свинца на крыльях души? Тогда, в Загорье**, она меня лечила, она меня катала в лодке по маленькому пруду, из которого мы втискивались в маленькую речку, в ручеечек — она меня развлекала, как ребенка, она обманывала меня, когда я старался удержать, зацепить лодку, и лодка выскальзывала и неслась дальше, и она смеялась, торжествуя, а я тосковал — так она гнала неумолимое время, когда я старался удержать неповторимый миг. И каждый чувствовал всю неповторимость неоцененного, целую жизнь замыкающего в себе, как кристалл вечности, мига...».
Этому тщетному старанию «удержать неповторимый миг» вторит переложение пятого Гимна:
Отшедшие казалися разлуке
Обречены со всем, что мило нам;
Простерши вслед отплывшим их челнам.
В. И. записывает дальше в дневнике: «Я очень тоскую. Я не иду, а влачусь по земле».
Es giebt so bange Zeiten,
Es giebt so trüben Muth,
Gespenstisch zeigen thut...»
«Простодушные» и как бы от грусти задыхающиеся строки Новалиса вспоминаются В. И., и он перекладывает их по-своему:
О, немощных мгновений
Унылая печаль!
—
Как призрачная даль.
Слов «немощных», «унылая», «светлых откровений» нет в более простом и народном оригинале. Но в дневниках за те дни и «немощность» и «уныние» постоянно звучат — так же, как «сиротство» и «сиротствовать». Это же слово употребляет В. И. и в переложении Гимна третьего:
Я был одинок, как никто никогда
И много лет спустя то же «сиротство» возвращается как лейтмотив Зимних сонетов. «Твое именованье — Сиротство, Зима, Зима! Твой скорбный строй — унылость» (III, 572).
Словам gespenstisch и «призрачная даль» в дневниках вторит: «гулял поздно в Таврическом саду, видел призраки. Был странен своим видом, чужим, отсутствующим, грустно-рассеянным, быть может, безумным (каким я иногда замечаю себя в зеркале, когда подымаюсь в лифте) и невозможно отросшими дикими волосами» (II, 774).
Несмотря на трагическое чувство разлуки — это слово также несколько раз появляется в дневниках и переводах, — внутренняя духовная связь с Лидией после смерти ее не прекратилась. Она, наоборот, приносит постоянный прилив внутренней энергии. В жизни «дневной», «наверху», где «я чем-то все занят, что-то все строю», ее нет, там «огромное сиротство», там «уныние» и «немощность». Возвращение «действительно осуществляется», когда угасает «дневное, формальное сознание» (как пишет В. И. в статье о Новалисе), когда наступает ночь, и с ночью исчезают призраки.
Ночь и «счастье снов» являют присутствие любимой и ведут к порогу жизни реальнейшей.
— молчальница, у нашего порога
Святую Тайну стереги
(III, 537).
У Новалиса ночь открывает жизнь настоящую и непреходящую, и в ночи он видит «образ любимой»:
Наитие ночи сошло на меня
1 августа В. И. пишет: «проснулся поздно, во сне долго была со мною Лидия. Была радостно-удивленная уверенность, что возврат ее действительно осуществился...»
4 августа: «Счастье снов. Долгое, интимное присутствие Лидии, веселой, шутливой, молодой, худощавой, немного бледной, с распущенными волосами. Страх, что она не долго останется. Робкие расспросы об испытанном ею во время разлуки...»
В редких записях дневника постоянно противопоставляются жизнь дневная с высшей и более реальной жизнью ночи. Это и лейт-мотив «Гимнов» Новалиса. В первом же из них поэт, после вдохновенных строф, обращенных к Свету и Дню, возвращается к родной стихии Ночи:
Царь естества земного, вызывает
Нисходит Свет, становится явленным
Все велелепие вселенских царств.
— к твоей святыне,
Неизреченных тайн Царица, Ночь.
И в милую — Солнце ночное.
«Солнце ночное» — образ этот часто появляется у В. И. И в переложениях «солнце» заменяет более общий «свет» в стихотворениях Новалиса. В третьем Гимне «Свет ночного неба» становится в переложении «Солнце ночное». А в пятом Гимне «свет нас всех — лик Божий» у В. И. передается так:
И солнце видят очи,
И солнце ночи — Бог.
Далече мир в глубокую могилу / Поник...
В третьем:
И я у кургана сухого стоял,
И был одинок, как никто никогда
В глухой не сиротствовал доле,
Без сил, несказанной тоскою гоним,
— смертная боль и унынье...
Хочу сойти в могильный мрак
И грудь земли раскрыть я...
Из темной веет дали...
«...«Хотелось ехать в Лавру. Я чувствовал живой призыв. Подходя к могиле обходами, я увидел кошку с пойманной на могиле мышью. Хорошо было на кладбище; казалось, над могилами зыблется и струится другая жизнь. Могила говорила всеми своими цветами и плющом на кресте, покривившемся так, как мне нравится, движением Лидии. Через некоторое время она попросила у меня настойчиво душистой розы. Я не знал, как понять это внушение; осенью мы посадили розовые кусты. «Feliciter te orabo ut me delectes dono Rosae odoriferae; Rosam dono, te oro». Я пошел ко входу кладбища, где продаются цветы; роз не было.
Потом вышел из Лавры и направился в магазин на Невском. Из окна сверкнули мне алые розы. Магазин был открыт. Я попросил душистую красную розу, и имел ее. С нею вернулся в Лавру, и зашел к вечерне. Пели о светлом солнце, о многосветной звезде. Монахи образовали хор в два креста посреди церкви и в дивных словах славили бесчисленных праведников, живших во Христе. После «Свете тихий» я вернулся на могилу и подарил мою розу».
Стал кучкою праха курган, и сквозь прах
Я образ увидел любимой.
«Уходя, казалось, будто вижу над могилой нечто зыбкое и прозрачное, как рассеившийся фимиам... Бросил последний взгляд на могилу, живо созерцал в мысли ее образ, покрытый светом, над истлевшим телом...».
Здесь не место для подробного сравнительного анализа стихотворений Новалиса и переводов В. И. Достаточно указать на внутреннюю близость, на аналогию душевного состояния обоих поэтов.
Переводы должны были появиться отдельной книгой. 7 сент. 1909 г. В. И. записывает в дневнике: «Маруся была... в «Общ. Пользе» и узнала, что они напечатают Новалиса в кредит; только просят понемногу уплатить стоимость бумаги» (II, 803). Потом «Мусагет» объявляет, что «Лира Новалиса» «готовится» в изданиях «Орфея» в 1910-11 г. Но издание не осуществилось.
В. И. несколько раз выступал в Петербурге и Москве с публичным чтением своих переводов; 26 марта 1914 г. В. И. читал лекцию «Новалис, певец и волхв» в Москве (Русское слово, 25 марта 1914, стр. 9). В мае 1920 г. он познакомил с «переложениями» общество «Любителей российской словесности» и говорил о Новалисе на руководимом им «Кружке поэзии» при Литературном отделении московского государственного Института Декламации.
«Когда Вячеслав Иванов читал «Духовные стихи» и «Гимны к ночи» в своих достигающих высшей степени перевоплощения одного поэта в тайну творчества другого переводах, казалось, что уже с нами этот странный, быть может, не всем понятный юноша, почти мальчик, с бледным лицом, с опускающимися на лоб волосами, с нежными губами, с приветливым и печальным взглядом. И расцветал таинственный «Голубой Цветок», в этих неожиданных вдохновенно-импровизованных словах о потерянном в столетиях и вновь найденном, нужном, и близком нам Новалисе» (Аполлон, 1909, № 3, декабрь).
Шесть переложений В. И. были опубликованы в журнале «Аполлон» № 7, 1910: «Сказка прядет», «Почиет луч загадочного знака», «Песнь пилигрима», «Богоматерь! Молчаливо», «Медлю я покинуть долы», «Умирающий гений». Они частично вошли в издание «Стихотворений и поэм» В. И. в серии «Библиотека поэта», Л., 1976. Стихотворения «Песня духов долины» и «Когда, без чертежей и числ» напечатаны в «Русском Альманахе», Париж, 1981, стр. 81-82 по рукописи из архива В. И. в Риме.
* Предисловие к публикации в «Аполлоне».
* * Имение, где умерла, 7 октября 1907 года, Лидия Димитриевна Зиновьева-Аннибал, жена В. И.