XXIII.
Пра-Одиссея.
Къ древнейшей части старой Одиссеи, къ ея первоначальному ядру (Urkern) принадлежитъ по Кирхгофу, прежде всего V песнь, посвященная описанiю острова Калипсо и разсказу о прибытiи къ ней Гермеса, о ея вынужденной покорности воле боговъ, о постройке Одиссеемъ плота, объ его отплытiи и счастливомъ семнадцатидневномъ плаванiи до близкихъ уже береговъ лесистой Схерiи, острова фэаковъ, о внезапномъ гневе возвращающагося съ края земли, отъ блаженныхъ эфiоповъ, Посейдона, при виде спокойно плывущаго по его морямъ ослепителя его сына, Циклопа, о посланной Посейдономъ буре, разрушающей плотъ, о трехдневной борьбе Одиссея съ волнами, благополучно имъ выдержанной, при помощи покрывала морской богини Левкофеи, наконецъ, о выходе на берегъ Схерiи къ вечеру третьяго дня, черезъ устье реки, и о ночи, проведенной Одиссеемъ въ дупле оливы, подъ грудою опалыхъ листьевъ. Сюда, т. -е. къ древнейшей части, принадлежитъ, далее, вся VI песнь, где говорится о встрече Одиссея съ дочерью фэакiйскаго царя Алкиноя — Навсикаей, прiехавшей, по побужденiю Афины, съ подругами къ устью речки мыть белье; о благожелательныхъ наставленiяхъ, данныхъ Навсикаей страннику, и о пути Одиссея въ городъ фэаковъ въ свите Навсикаи, отъ которой онъ при приближенiи къ городу, по ея совету, отстаетъ, чтобы переждать до удобнаго времени въ пригородной роще богини Паллады. Сюда же принадлежатъ сто первыхъ стиховъ следующей VII песни, где сообщается о приходе Одиссея въ городъ и о явленiи ему Афины, подъ видомъ фэакiйской девы, дающей герою все нужныя сведенiя и проводящей его во дворецъ, подъ покровомъ облака, и где, наконецъ, описывается дворецъ царя Алкиноя.
— мирный и счастливый народъ, чудесно перенесенный въ обитаемыя места, привыкшiй къ общенiю съ богами, навещающими ихъ подъ видомъ странниковъ, и управляемый скорее царицею Аретой, почитаемой божественною, нежели ея супругомъ, царемъ Алкиноемъ, онъ же только почетнейшiй среди городскихъ старейшинъ: въ этихъ описанiяхъ еще сквозятъ древнейшiя, хотя уже почти изгладившiяся, черты доисторическаго патрiархальнаго строя. Дворецъ Алкиноя — любопытное отраженiе въ поэзiи знакомой намъ теперь по раскопкамъ архитектуры микенскаго перiода, съ ея облицовкой внутреннихъ покоевъ металлическими плитками, съ эмалевыми карнизами и съ изображенiями животныхъ, которыя — опять-таки наивно-архаическая черта — представляются живыми, нестареющими существами. Описанiе Алкиноева сада (VII, 103—133) Кирхгофъ основательно считаетъ не принадлежащимъ къ древнему составу, потому что это и многiя другiя сказочныя описанiя, которыми былъ расширенъ первоначальный разсказъ о возврате Одиссея, повидимому, были заимствованы изъ цикла преданiй о походе Аргонавтовъ, подробностями котораго (хотя оне сами-по-себе и весьма древнiя) только впоследствiи украсили, какъ чужимъ, но доступнымъ одеянiемъ, любимую поэму. Мифъ о походе Аргонавтовъ за золотымъ руномъ, вмещавшiй въ свои рамки множество сказочныхъ приключенiй на море, былъ исконнымъ достоянiемъ фессалiйскихъ преданiй и, наравне съ легендами объ Ахилле, составлялъ предметъ древнейшихъ эолiйскихъ песенъ. Въ данномъ случае, мы созерцаемъ виденiе волшебнаго сада, где дружатъ между собой все времена года, одновременно принося въ садъ свойственное имъ изобилiе; здесь это описанiе даже излишне.
—184) разсказывается о приближенiи Одиссея съ мольбою къ царице Арете, о совете, поданномъ однимъ изъ присутствующихъ городскихъ старцевъ царю Алкиною — почтить странника, поднять его за руку съ пепла очага, усадить рядомъ съ собою и угостить, что гостепрiимный Алкиной охотно исполняетъ; следуетъ возлiянiе богамъ и общее угощенiе виномъ. «Тутъ белорукая съ гостемъ беседовать стала Арета» (ст. 233). Предыдущiе стихи (185—232) подлежатъ исключенiю: они вставлены, чтобы ввести некоторое действiе, только растягивающее повествованiе. Авторамъ той редакцiи, которая y насъ въ рукахъ, нужно было подготовить эффектъ торжественнаго разоблаченiя знаменитаго Одиссея, разрушителя Трои, во всенародномъ собранiи фэакiйцевъ, почему оно и откладывается (въ тексте современной Одиссеи) до следующаго дня: здесь уже заметно пристрастiе более поздней эпохи къ поразительному и пышному, къ блеску обстановки и красоте жеста,— къ coups de théâtre. Первоначально же дело обстояло проще. Арета (от. 237 и сл.) задаетъ Одиссею прямой вопросъ: «Кто ты? откуда? и платье свое отъ кого получилъ ты?» А одежду получилъ Одиссей отъ царевны Навсикаи, скрыть этого онъ не можетъ, онъ разсказываетъ о своемъ спасенiи изъ волнъ и о пребыванiи y Калипсо; почему же на первый вопросъ объ имени и происхожденiи онъ такъ и не отвечаетъ? Разоблаченiе замедлено до более благодарнаго мгновенiя. Народный эпосъ такихъ ухищренiй не знаетъ, и мы вправе предположить вместе съ Кирхгофомъ, что прямой ответъ следовалъ въ древнейшемъ разсказе непосредственно за, вопросомъ. Чтобы растянуть повествованiе и отложить признанiе Одиссея, позднейшiе «дiаскевасты» (т. -е. распространители и устроители текста) прежде всего удалили старейшинъ изъ залы и оставили Одиссея въ обществе только царственныхъ супруговъ. Гости удаляются (ст. 229); Арета, уже по ихъ уходе, обращаетъ къ Одиссею выше упомянутый вопросъ, на что онъ отвечаетъ разсказомъ о Калипоо, содержащимъ въ себе двойное повторенiе одного и того же. Путаница была замечена еще въ александрiйское время и принуждала къ выбрасыванiю и перестановке соседнихъ строкъ. Кирхгофъ пропускаетъ отъ 243 до 252 стиха, какъ позднюю и ненужную вставку; какъ бы то ни было, этотъ безпорядокъ въ разбираемомъ эпизоде указываетъ, словно шовъ, на то, что здесь работали многiя руки, видоизменяя въ томъ или иномъ смысле первочтенiе.
о Кирке Кирхгофъ относитъ къ позднимъ заимствованiямъ изъ цикла былинъ объ Аргонавтахъ. Въ этомъ продолженiи Одиссей называетъ себя по имени и, начиная съ отплытiя своего отъ береговъ Трои, сообщаетъ о разрушенiи города Исмара въ стране Киконовъ, о буре, которая отнесла его съ его спутниками отъ мыса Малеи и бросила въ сказочную морскую даль, о посещенiи страны Лотофаговъ и о приключенiяхъ въ краю Циклоповъ, где Одиссей ослепляетъ Циклопа Полифема, чемъ навлекаетъ на себя гневъ его отца, Посейдона. Здесь мы имеемъ дело съ подлиннымъ и древнейшимъ мифологическимъ составомъ сказанiй о странствiяхъ Одиссея. Разсказъ этотъ обращенъ, по Кирхгофу, какъ мы видели, къ Арете, Алкиною и фэакiйскимъ старейшинамъ, тогда какъ въ теперешней Одиссее онъ отделенъ отъ сцены прихода Одиссея къ Алкиною VIII песнью. Пленительныя, хотя и не вполне наивныя подробности, изображенныя въ VIII песни съ неподражаемымъ мастерствомъ и обращающiя ее въ одну изъ наиболее поэтическихъ частей гомеровскаго эпоса, были, по Кирхгофу, только красивымъ расширенiемъ первоначальнаго, более простого плана.
X песнь, где Одиссей продолжаетъ разсказывать свои приключенiя — посещенiе острова, где живетъ Эолъ, богъ ветровъ, бурю, причиненную неосторожностью Одиссеевыхъ спутниковъ, развязавшихъ мехъ съ ветрами, данный Одиссею Эоломъ; возвращенiе къ Эолову острову, откуда Эолъ прогоняетъ путниковъ; эпизодъ съ Лестригонами и пребыванiе y волшебницы Кирки,— эта песнь признается Кирхгофомъ также позднейшимъ распространенiемъ поэмы на основанiи матерiала изъ цикла Аргонавтовъ. Кирка советуетъ Одиссею узнать о предстоящемъ ему y тени пророка Тиресiя, для свиданiя съ которою онъ долженъ отправиться въ страну киммерiйцевъ, что составляетъ предметъ XI песни, такъ-называемой Nékyia, т. -е. песни о мертвыхъ. Ho такъ какъ Кирка сама знаетъ будущее Одиссея и даетъ нужныя ему указанiя, то трудное и опасное путешествiе къ киммерiйцамъ, по окончанiи коего Одиссей опять возвращается къ Кирке, представляется ненужнымъ. Одно изъ двухъ лишнее: или эпизодъ съ Киркой, или «Песнь о мертвыхъ». Такъ какъ Кирхгофъ устраняетъ Кирку, считая все сказочные мотивы X песни не принадлежащими къ зерну Одиссеи, то онъ спасаетъ XI песнь; и нельзя не признать, что завершенiе блужданiй героя нисхожденiемъ въ обитель мертвыхъ могло лежать въ первоначальномъ замысле сказителей. Темъ не менее, рядъ признаковъ, касающихся характера представленiй эллиновъ о загробномъ царстве и судьбе человеческой души после смерти, заставляетъ изследователей смотреть въ настоящее время на «Песнь о мертвыхъ» другими глазами, чемъ Кирхгофъ, и признавать ее соответствующей лишь более поздней ступени религiозно-исторической эволюцiи. Кирхгофъ видитъ въ XI песне только отдельныя интерполяцiи, какъ беседу съ тенью погибшаго на острове Кирки Эльпенора, подлежащую устраненiю вместе co всемъ разсказомъ о Кирке, или какъ упоминанiе о Тринакрiи и быкахъ Гелiоса; эти места вычеркиваются вместе co всею XIІ песнью. Неподлинными считаетъ Кирхгофъ и конецъ XI песни, отъ 565 стиха, где описываются посмертныя судьбы великихъ богоборцевъ — Орiона, Титiя, Тантала, Сисифа, Иксiона, где говорится о Миносе, какъ о подземномъ судье и, наконецъ, появляется тень Геракла: это, безспорно, уже совсемъ позднiя представленiя о царстве теней, внушенныя верою въ загробныя возмездiя, прежде вовсе неведомыя. Ho въ настоящее время наше недоверiе къ древности XI песни не ограничивается выше указаннымъ; спорить можно разве о первомъ ея эпизоде, где души хотятъ напиться, чтобы ожить, свеже-пролитой крови и отстраняются мечемъ. Перечисленiе теней знаменитыхъ женщинъ обличаетъ влiянiе уже гесiодовской поэзiи. Правда, такъ называемая вторая «Песнь о мертвыхъ» (вторая Nékyia), та, которую мы читаемъ въ последней песни, какъ и вся, впрочемъ, XXIV песнь, еще позднее по своему происхожденiю, чемъ первая Nékyia; но эту последнюю относить къ первоначальному ядру Одиссеи также нельзя.
бродящихъ скалахъ, Скилле и Харибде, объ обиде, нанесенной богу солнца, Гелiосу, убiйствомъ его священныхъ быковъ на острове Тринакрiи (подъ каковымъ именемъ разумелась въ послегомеровское время Сицилiя), о последовавшей въ наказанiе за это святотатство буре, которая, погубивъ всехъ спутниковъ Одиссея, выбрасываетъ его одного на берегъ Огигiи, где и начинается его пленъ y Калипсо. XIII песнь о снаряженiи Одиссея въ путь, о томъ, какъ сонный онъ вынесенъ фэаками вместе съ дарами, имъ полученными, на берегъ родной Итаки, о томъ, какъ корабль фэаковъ превращенъ Посейдономъ въ утесъ, о томъ, какъ Одиссей не узнаетъ земли своей и встречается съ Афиною, принявшею видъ юноши, которому Одиссей разсказываетъ вымышленную о себе повесть; о томъ, какъ Афина открывается ему, принявъ образъ девы, учитъ его спрятать сокровища въ пещере Наядъ и указываетъ средство отомстить женихамъ и отвоевать себе Пенелопу и свое царство, а потомъ обращаетъ героя въ стараго нищаго и велитъ ему итти къ свинопасу Эвмею,— эта песнь, по Кирхгофу, завершаетъ первоначальный Nostos: онъ сохраняетъ ее въ своей реконструкцiи древнейшаго зерна Одиссеи.
̉y, сделанное, поскольку речь идетъ о его древнейшей части, при начале Олимпiадъ. Въ немъ вскрываются внутреннiя несоответствiя, напр., сбивчивость въ описанiи наружности Одиссея, противоречiе между планомъ действiя, установленнымъ въ разговоре съ Телемахомъ, и действительнымъ ходомъ событiй и т. п. Въ приготовленiяхъ къ мести заметна большая осложненность и разстановки въ прямомъ ходе повествованiя. «Убiйство жениховъ» (песнь XXII, Mnêstêrophonia) есть наиболее раннее зерно этой второй части, тогда какъ обе последнiя песни (XXIII—XXIV) очень поздняго происхожденiя.
выделяются отдельныя интерполяцiи, какъ эпизоды объ Одиссее-лазутчике въ IV песни (242—264), о деревянномъ коне въ VIII песни (492—520; ср. IV, 271—289), о предназначенномъ Одиссею конце въ XI песни (119—137), о споре изъ-за Ахиллова оружiя въ XI песни (545—567), объ охоте y деда Автолика въ XIX песни (392—466); сюда же относятся вставки объ Афродите и Аресе въ VIII песни (266—366) и о хитрости финикiйскихъ купцовъ въ XX песни (399—466).