XV.
Победы Ахейцевъ безъ участiя Ахилла
(Илiада,песни II—VII)
ОII песне уже была речь выше: было указано на ея монархическую тенденцiю, на ея значенiе осколка религiозныхъ и общественныхъ воззренiй эпохи древнейшей. Ho это древнее содержанiе было переплавлено по новому и въ своей новой форме послужило лишь расширенiемъ поэмы о гневе Ахилла, который какъ бы вовсе забытъ въ этой и последующихъ песняхъ. Было выше указано также, что конецъ песни (отъ 499 стиха) — перечень силъ — принадлежитъ къ самымъ позднимъ надстройкамъ надъ надстройками.
— поединокъ между Парисомъ, похитителемъ Елены, и Менелаемъ, ея супругомъ, долженствующiй решить многолетнюю тяжбу между Атридами и Прiамовымъ домомъ изъ-за Елены, почему онъ и предваряется торжественными клятвенными обетами съ обеихъ сторонъ, — эта песнь, составленная искусно и разнообразно, не являетъ того отпечатка глубокой древности, какъ, напр., I песнь въ ея основныхъ чертахъ. Мотивы войны и рока чередуются co сценами пленительными и какъ бы идиллiями на трагическомъ фоне, окружающими образъ Елены. Здесь мы находимъ то описанiе ея красоты, которое Лессингъ считалъ образцовымъ по эстетической действенности и приводилъ въ подтвержденiе своего мненiя, что описательный элементъ не принадлежитъ къ собственной стихiи поэзiи, ибо эффектъ, достигнутый Гомеромъ, обусловленъ именно не исчисленiемъ признаковъ красоты, а указанiемъ на впечатленiе, ею производимое (ст. 153—160). Елена проходитъ на городовую башню, чтобы съ вершины ея бросить взглядъ на своего прежняго мужа и показать новому свекру, царю Прiаму, главныхъ героевъ эллинскаго воинства, которыхъ поэтъ при этомъ живописно характеризуетъ. Конечно, все это столь же неправдоподобно (только въ последнiй годъ войны приходитъ Елене на мысль взглянуть на Менелая и другихъ родныхъ, а Прiаму осведомиться о греческихъ богатыряхъ и даже о самомъ Агамемноне), сколь искуственно: мы замечаемъ поэтическiй прiемъ, долженствующiй орiентировать слушателя въ изображаемомъ мiре, представить съ наибольшею наглядностью и этотъ мiръ, и драматическiе поводы къ великой войне, последнiй актъ которой передъ нами разыгрывается. Здесь были использованы певцами кипрскiя эпическiя преданiя, въ которыхъ Елена, исконно греческая лунная богиня, въ ея иностаси героини, была приведена въ связь съ Илiономъ посредствомъ мифа о похищенiи ея Парисомъ по воле кипрской богини любви — Афродиты-Киприды, чтимой и въ Илiоне превыше другихъ богинь и предпочтенной Парисомъ. Киприда же и спасаетъ своего любимца, уже побежденнаго соперникомъ, могучимъ доблестью и сильнымъ своей правотой; она переноситъ изнеженнаго юношу въ опочивальню, где ждутъ его любовныя утехи; напрасно Елена, требующая отъ Париса воинской доблести, не хочетъ итти къ нему; та же Киприда, представъ ей, повелительно и угрозно требуетъ отъ нея повиновенiя сладкому закону любви: такъ въ кипрскихъ сказахъ воспевалась непреодолимая, верховная мощь «улыбающейся» богини.
прагматизму, отражающему культурно-историческую действительность,— ревность къ Афродите и обида за нарушенiе правъ аргивскаго царскаго дома, но вместе и защита нравственно-правовыхъ нормъ семейнаго уклада, хранительницею которыхъ признавалась Гера. Историческое основанiе Гериной вражды, какъ уже было сказано, стародавняя борьба между микенскимъ царствомъ, географическою областью почитанiя Геры, и не-эллинскими странами, охваченными культовымъ кругомъ Афродиты. Зевсъ упрекаетъ свою небесную супругу въ непримиримой злобе къ троянцамъ: «если бы ты могла, то живыми пожрала бы Прiама и всехъ детей его, и весь народъ его». Это одинъ изъ любопытныхъ религiозно-историческихъ намековъ на кровожадность древнейшихъ культовъ. Зевсъ принужденъ уступить, но напоминаетъ Гере, что и ея аргивскiя святыни будутъ въ свое время также разрушены; она охотно принимаетъ этотъ обменъ. Уступая Гере, Зевсъ посылаетъ на землю враждебную троянцамъ дочь свою — деву-воеводу — Афину-Палладу, co светящимися, какъ y совы, глазами, богиню iонiйскаго племени, также ревнующую къ Афродите, чтобы она завлекла троянцевъ въ новыя битвы; и Афина подстрекаетъ легкомысленнаго Пандара пустить стрелу въ Менелая. Этотъ роковой поступокъ делаетъ троянцевъ, не противоставшихъ божественному искушенiю, виновными въ разрыве утвержденнаго священными клятвами договора и навлекаетъ на нихъ неизбежное возмездiе за попранный обетъ, съ той поры гибель Трои предрешена. Афина делаетъ пораненiе безопаснымъ, и врачъ Махаонъ легко залечиваетъ рану. Начинается битва; Агамемнонъ обходитъ воинство и обращается къ отдельнымъ героямъ съ увещанiями явить всю свою воинскую доблесть. Особенно выдвинута беседа съ Дiомедомъ, въ которой развертывается преданiе о походе «семи противъ Фивъ», остатки бэотiйскихъ былинныхъ сказовъ, изъ коихъ развилась позднейшая эпическая «Фиваида» и коимъ предстояло расцвесть въ позднейшемъ творчестве великихъ трагиковъ.
Въ дальнейшемъ повествованiи Дiомедъ, не связанный съ первоначальнымъ поэтическимъ преданiемъ объ Илiоне, становится въ центре действiя; V песнь, по своему спецiальному замыслу, есть «слава» Дiомеда,— изображенiе его особенной доблести (aristeia). Прежде всего, мы узнаемъ, что и онъ, какъ въ предыдущей песне Менелай, раненъ стрелою Пандара и исцеляется Афиной; что представляетъ собою явный дубликатъ: две параллельныя эпическiя версiи о Пандаровой стреле соединены вместе (контаминированы), при чемъ легко различается механическое наслоенiе сказанiя о Дiомеде на первооснову того сказанiя, по которому главными героями ахейцевъ являются братья Атриды: Агамемнонъ и Менелай. Вообще можно сказать, что Дiомедъ очерченъ несколько смутно и шатко, несмотря на ярко означенныя отдельныя черты его. Онъ страшенъ и лютъ, нравъ имеетъ дикiй и мятежный; но все же этотъ герой, отважный до самозабвенiя и безумiя, заслуживаетъ упрекъ Агамемнона въ косности и даже робости. Въ VI песне онъ благоразумно говоритъ, подтверждая свою благочестивую мысль примерами, что никогда не решился бы бороться съ богами, а между темъ, только что, въ V-й песне, преследовалъ и даже ранилъ двухъ боговъ: Афродиту и Ареса, что благополучно сошло ему съ рукъ. Вероятно, въ бэотiйскихъ былинахъ сохранился образъ местнаго бога, (dáimôn) сильнаго и яростнаго, который уже на родине, въ Бэотiи, понизился до героя, а потомъ, въ М. Азiи, y iонiйскихъ аэдовъ, принялъ черты еще более человеческiя, будучи введенъ въ первоначально чуждый ему циклъ, отчего цельность его образа была утрачена.
Сказанiе о подвигахъ Дiомеда не имеетъ твердаго стержня: главный поединокъ, имъ выдержанный, происходитъ съ Энеемъ, сыномъ Афродиты отъ Прiамова сына, прекраснаго пастуха Анхиса. Фигура Энея, которому предстоитъ впоследствiи блестящая будущность, какъ герою-основателю многочисленныхъ культовъ Афродиты по берегамъ Средиземнаго моря и какъ родоначальнику Рима, справедливо признается изследователями не первоначальной въ цикле троянскихъ героевъ, а битва боговъ въ V песне напоминаетъ многими чертами заведомо позднюю Феомахiю (т. -е. битву боговъ) XX песни. Дiомедъ убиваетъ Пандара, который его сперва издали ранилъ, а потомъ напалъ на него, стоя на колеснице вместе съ Энеемъ; когда Эней соскочилъ съ колесницы и сталъ, какъ левъ, ходить вокругъ тела Пандара, чтобы его не похитили ахейцы, Дiомедъ поражаетъ сына Анхисова тяжелымъ камнемъ; но Афродита укрыла любимаго сына белыми руками. Ее, уносящую сына изъ боя, преследуетъ Дiомедъ и ранитъ копьемъ въ руку, после чего Афродита удаляется на колеснице Ареса на вершину Олимпа, где надъ ней насмехаются богини-соперницы, Гера и Афина, а Эней спасенъ покровителемъ троянцевъ — Аполлономъ и восхищенъ имъ въ Трою — въ храмъ Аполлоновъ, стоящiй на вершине святого Пергама. Между темъ, Аполлонъ создаетъ обманчивый призракъ — «образъ Энея живой и оружiемъ самымъ подобный» (здесь впервые мы встречаемся въ греческой поэзiи съ éidôlon — двойникомъ, каковъ впоследствiи будетъ y Стесихора и Эврипида и éidôlon Елены). Вокругъ двойника Энеева начинается яростная битва. Аполлонъ, стоящiй на кремле Трои, обращается къ Аресу, также покровительствующему троянцамъ, и убеждаетъ его удалить съ поля битвы Дiомеда, который свирепствуетъ, «какъ некiй демонъ», и ранилъ самое Афродиту.
— ликiйскомъ царе и сыне Зевсовомъ, интересовавшемъ рапсодовъ вследствiе генеалогическихъ связей между ликiйскими династами и князьями южно-iонiйскихъ и дорiйскихъ колонiй, уже въ эпоху распространенiя эпоса изъ Смирны на югъ. Эпизодъ о Сарпедоне еще более новъ, нежели то окруженiе, въ которое онъ вставленъ въ эпосе о Дiомеде. Кроме того, XII песнь, где опять появляется Сарпедонъ, совершенно игнорируетъ поединокъ между Тлеполемомъ и Сарпедономъ, сообщаемый здесь, въ V песне. Прибавимъ, наконецъ, что Тлеполемъ,— герой дорiйскiй, изъ рода Гераклидовъ, а все дорiйскiе элементы суть элементы совершенно новые въ эпосе, исконномъ достоянiи эолiйцевъ и iонiйцевъ. Следовательно, мы имеемъ право весь эпизодъ V песни, касающiйся Сарпедона, считать очень позднею интерполяцiей. Тлеполемъ и Сарпедонъ, оба раненые, уносятся изъ битвы; но Сарпедонъ долженъ погибнуть не здесь, а отъ руки Патрокла въ XVI песни, чтобы обусловить неизбежность гибели Патрокла. Темъ временемъ Гекторъ сильно теснитъ ахейцевъ; имъ помогаютъ Гера и Афина, прилетающiя на поле битвы въ великолепной колеснице и вооруженiи (замечательно описанiе эгиды и шлема Афины). Афина всходитъ на колесницу Дiомеда и устремляетъ его на самого Ареса, котораго онъ ранитъ, после чего Аресъ долженъ удалиться на Олимпъ, чтобы получить исцеленiе отъ Пэона. «Пэонъ» — iонiйская форма для эолiйскаго «пэана»; пэанъ известенъ намъ, какъ гимнъ, отвращающiй язву, приводящiй целенiе; здесь онъ уже образовалъ фигуру самостоятельнаго бога — целителя, начатокъ будущаго Асклепiя (рим. Эскулапа), Аполлонова сына, и мы ясно наблюдаемъ дифференцiацiю целительнаго аспекта Аполлона въ самостоятельное божество:— опять черта, указывающая на сравнительно новое происхожденiе даннаго отрывка?
Начало VI песни позволяетъ намъ измерить последствiя Дiомедовыхъ подвиговъ: троянцы готовы бежать въ городъ. Троянскiй птицегадатель Геленъ, сынъ Прiамовъ, подаетъ советъ принести торжественную жертву въ храме Афины и посвятить ей драгоценный пеплосъ. Поднесенiе пеплоса Афине, составлявшее главную часть праздника Панафиней въ Афинахъ, восходитъ къ обще-iонiйскому культу этой богини: мы видимъ, какъ iонiйскiе аэды переносятъ свои отеческiя религiозныя представленiя на Трою. Ho прежде чемъ мы услышимъ повествованiе о священной процессiи троянокъ съ покрываломъ, посвящаемымъ богине, подъ предводительствомъ престарелой царицы Гекабы (латинская форма Гекуба), супруги Прiамовой, поэтъ развертываетъ передъ нами новый блестящiй эпизодъ о Дiомеде, въ виде встречи на поле брани Дiомеда и ликiйскаго князя Главка: они сходятся для единоборства, но вспомнивъ въ предварительной беседе о томъ, что отцы ихъ были связаны священными узами взаимнаго гостепрiимства, обмениваются оружiемъ и дружески расходятся; при чемъ поэтъ наивно замечаетъ: «въ оное время y Главка разсудокъ восхитилъ Кронiонъ: онъ Дiомеду герою доспехъ золотой свой на медный,— во сто ценимый тельцовъ обменялъ на стоющiй девять». Поэтъ пользуется этимъ эпизодомъ для того, чтобы разсказать въ речахъ беседующихъ героевъ древнiя преданiя о Беллерофонте, убiйце Химеры и о фракiйскомъ Ликурге, преследователе младенца Дiониса; это последнее было бы древнейшимъ упоминанiемъ о Дiонисе, если бы не казалось весьма позднею интерполяцiею. Весь эпизодъ о Главке и Дiомеде принадлежитъ къ новымъ образованiямъ въ организме Илiады.
картину патрiархальнаго быта и домашняго хозяйственнаго уклада,— и вследъ затемъ о посещенiи имъ Париса, по обыкновенiю предающагося лени и неге въ своемъ чертоге. Гекторъ бранитъ его за бездеятельность, спешитъ опять въ битву и встречается y Скейскихъ воротъ co своею милою женой Андромахой, несущей на рукахъ младенца сына и умоляющей мужа пожалеть о ней и о ребенке, и пощадить свою жизнь. Гекторъ отвечаетъ, что его воинская честь и священный долгъ не позволяютъ колебанiй, но предвидитъ неизбежную судьбу: «будетъ некогда день, и погибнетъ священная Троя, съ нею погибнетъ Прiамъ и народъ копьеносца Прiама».
Высокохудожественный и трогательный эпизодъ, озаглавленный въ древности «беседа Гектора съ Андромахой», былъ предметомъ восхищенiя всехъ эпохъ, но и онъ лишь одно изъ генiально задуманныхъ украшенiй первоначальнаго остова Илiады. Безмолвная Андромаха, лiя ручьемъ слезы и часто озираясь, идетъ домой, тамъ собираетъ служительницъ и зачинаетъ съ ними плачъ по Гектору: «ими заживо Гекторъ былъ въ своемъ доме оплаканъ»: черта необыкновеннаго значенiя и торжественности, обращающая все дальнейшее о Гекторе въ повествованiе о жертвенной участи героя. Такъ эпосъ подготовляетъ прочную основу для будущей трагедiи и представляетъ собою самъ не что иное, какъ трагедiю, т. -е. страстное действо; только въ изучаемую нами эпоху въ форме повествовательной, а не хоровой и миметически-изобразительной. Съ другой стороны, здесь слышится ясный отголосокъ первоначальнаго действа плакальщицъ, своего рода доисторической трагедiи, и мы какъ бы непосредственно ощущаемъ происхожденiе песенъ о славахъ героевъ изъ заплачекъ героической тризны.
Агамемнономъ. Несторъ воодушевляетъ богатырей и изъ нихъ вызываются девять: первымъ всталъ самъ Агамемнонъ, сынъ Атрея; потомъ Дiомедъ, сынъ Тидея; потомъ два Аянта, огромный сынъ Теламоновъ, и сынъ Оилея; потомъ критянинъ Идоменей и его товарищъ Мерiонъ; потомъ Эврипилъ, Фоантъ и, наконецъ, Лаэртовъ сынъ Одиссей. Это списокъ первенствующихъ въ воинстве. Они бросаютъ свои жребiи въ медный шлемъ Агамемнона, а войско молится: «Даруй, о Зевсъ! да падетъ на Аянта или Дiомеда, или на царя самого многозлатой Микены — Атрида». Вотъ первые изъ первенствующихъ. При чемъ характерно, что Агамемнонъ, вообще не выдающiйся личною силою и храбростью, здесь, въ этомъ цикле собственной «Илiады», выдвинутъ на первое место, оказывается способнымъ сразиться съ самимъ Гекторомъ. Главными героями поэмы о судьбахъ Илiона, вставленной въ Ахиллеиду, были именно — микенскiй царь и съ нимъ братъ его Менелай, два Атрида.
Здесь же, съ давнихъ поръ утвердился и Аянтъ, но не фессалiецъ, сынъ Оилеевъ, а какой-то огромный и безродный двойникъ конкретнаго фессалiйскаго Аянта, которому въ отцы дали героя безликаго, несвязаннаго ни съ какимъ местомъ и получившаго свое имя Теламонъ отъ нариц. telamôn, что значитъ — перевязь. Въ лице Аянта мы встречаемъ какъ бы безыменнаго героя, олицетворившаго въ себе оружiе микенской эпохи (см. VII, 206—223). После предварительнаго обмена словесныхъ вызововъ, Гекторъ и Аянтъ вступаютъ въ сраженiе; Гекторъ не можетъ пробить насквозь Аянтова щита, между темъ какъ его круговидный, т. -е. уже не микенскiй, а более поздней поре принадлежащiй щитъ пронизанъ копьемъ противника, разорвавшимъ на Гекторе хитонъ. Оба героя вновь исторгаютъ свои копья и сшибаются вновь; и снова копье Гектора не можетъ пронзить Аянтова щита, тогда какъ копье Аянта выходитъ насквозь черезъ щитъ Гектора и наноситъ ему легкую рану въ шею. Гекторъ бросаетъ огромнымъ камнемъ въ середину вражескаго щита, отчего «взревела вся медь щитовая»; Аянтъ отвечаетъ ударомъ жернового камня, раздробляетъ щитъ Гектора и ранитъ ему колено. Однако, Аполлонъ поднимаетъ на ноги любимаго героя, и тутъ они изрубились бы мечами, если бы посланные отъ обоихъ воинствъ вестники, Талфибiй отъ ахеянъ и Идей отъ троянцевъ,— священные герольды, личность которыхъ неприкосновенна и требованiя безусловны,— не протянули между ними своихъ жезловъ. Аянтъ предоставляетъ Гектору сделать первое предложенiе о прекращенiи боя на этотъ день, после чего герои меняются дарами. Такова эта въ себе замкнутая былина о поединке Гектора и Аянта и о несокрушимомъ Аянтовомъ щите; это одинъ изъ техъ эпизодовъ, которые своею внутреннею округленностью и отпечаткомъ глубокой старины обращаютъ насъ къ первоначальной поре эпоса,— къ поре отдельныхъ былинныхъ сказовъ, или песенъ.
Продолженiе же VII песни, где говорится о чествованiи Аянта, о предложенiи троянцевъ возвратить сокровища, похищенныя вместе съ Еленой, но несамое Елену, о перемирiи съ целью погребенiя мертвыхъ, о постройке стены въ одну ночь вокругъ греческихъ кораблей (при чемъ оказывается, что въ теченiе девяти летъ они не догадались построить стены и воздвигаютъ ее, наконецъ, въ одну ночь), о гневе Посейдона на эту затею ахейцевъ и объ увещанiи Зевса, что ему скоро дано будетъ смыть своими волнами до основанiя новозданныя стены,— все это продолженiе есть поздняя вставка, имеющая целью создать переходъ къ повествованiю о битвахъ следующаго дня. Ho здесь мы остановимся, потому что ненужная VIII песнь объясняется въ своемъ возникновенiи только изъ IX песни — о посольстве, отряженномъ къ Ахиллу.
древнейшаго эпичiескаго преданiя о войне Атридовъ противъ Илiона, но почти сплошь покрытъ более поздними эпизодическими прикрасами, каковы, напримеръ, обзоръ войска co стенъ или беседа Гектора съ Андромахой, принадлежащими, темъ не менее, эпохе созданiя первой цельной эпопеи, которую условно можно назвать Илiадой Гомера,— а также совсемъ уже поздними интерполяцiями, вставленными въ этотъ цельный сводъ на рубеже VIII и VII вековъ, каковы перечень судовъ во II песни и бой между Тлеполемомъ и Сарпедономъ въ V. Что разобранный циклъ представляетъ собой массу не однородную съ остальнымъ составомъ Илiады, видно не только изъ того, что его громада останавливаетъ естественное теченiе поэмы объ Ахилле, которая какъ бы принуждена обогнуть эту преграду, чтобы найти свое прежнее русло,— но и изъ следовъ мелочныхъ несоответствiй съ остальнымъ составомъ, которыхъ при слiянiи съ целымъ не удалось устранить. Такъ, Фемида, излагающая вкратце Гефэсту въ XVIII песни весь ходъ Илiады (429 слл.), повидимому, не знаетъ о событiяхъ цикла II—VII песенъ; пафлагонецъ Пилэменъ, убитый въ V песне Менелаемъ (ст. 576), въ ХІІІ-й песни хоронитъ своего сына Гарпалiона (стр. 658).