ЭХО
ИЗ ПИСЬМА К КАРЛУ МУТУ
То было лет тридцать тому назад. Первые звезды начали показываться на сумеречном небе, когда мы выехали из горного ущелья на побережье Черного Моря. И вдруг сквозь разговор моих спутниц я услышал точно слабый зов из глубины моих внутренних — хранилищ — или, быть может, то было лишь душевное эхо далекого прибоя волн? — несколько латинских слов, столь неожиданных, что сразу мне не удалось уловить их смысла. Всё значительней стал он представляться мне по мере того как углублялось мое умственное вчувствование: ведь тому, что казалось будто раньше продуманным, что слова те вновь внушали с нежной настойчивостью, была присуща столь прозрачная очевидность, что услышанное действовало на меня как заново приобретенное реальное познание. „Quod non est debet esse; quod est debet fieri; quod fit erit“ — вот эти слова. („Чего нет, то должно быть; и то, что есть, должно становиться; и становящееся будет“).
Согласно своей привычке всё, глубоко волнующее, выражать ритмически, я попытался включить свое сокрытое сокровище в золотое кольцо дистиха:
„eris“.
„свойства Бытия“ и усмотренная им связь Красивого с Тайной Троичности заставили меня по-новому задуматься над вышесказанным; всё, что верно относительно бытия, должно быть верным и относительно „pulchrum“. — И я начал различать три рода красоты, а именно, говоря словами Теодора Хеккера — „Красота, этюд“ (Haecker. „Schönheit, ein Versuch“): Красоту первого Бытия как „Splendor“ (блеск), красоту становления как „Via“ (путь), красоту второго бытия как „Gloria“ (слава). Среди поэтов и художников красота первого бытия преимущественно осеняет „вергилиевских людей“, непрестанно томимых нежными сновидными воспоминаниями о девственной райской земле. Для созерцания Красоты как „glòria“ требуется мистическое или пророческое восхищение; это — область анагогического в средневековом смысле этого слова: „docet quid speres anagogia“ *. Ha тяжком пути (via dolorosa) становления, на этом „Pilgrim's Progress“, мы встречаем Красоту всякий раз как Бытие, лежащее в основе становления, чувствам нашим представляется воочию. Становление само по себе некрасиво, и лишь Бытие, его несущее, придает ему Красоту, причем милостивая Харита прибегает к стройному ритму.
Рим. Август 1939.
’s: einige Sterne wurden eben erst am dämmernden Himmel sichtbar, als wir aus einer Bergschlucht herausfuhren an den Küstenstrich des Schwarzen Meeres. Da vernahm ich, mitten unterm Geplauder meiner Reisegefährtinnen, wie einen leisen Ruf aus meiner verborgenen Stille — oder war es ein seelisches Echo des fernen Wellenschlags? —etliche lateinische Worte, so unerwartet, dass ich ihren Sinn zunächst nicht erfassen konnte. Umso bedeutsamer erschien er mir bei immer tieferer Meditation: wohnte ja dem auch schon früher irgendwie Gedachten, das jene Worte mir mit sanftem Nachdruck einprägten, eine so lichte Augenscheinlichkeit inne, dass sie auf mich wie eine neu gewonnene reale Erkenntnis wirkten. «Quod non est debet esse; quod est debet fieri; quod fit erit» — so hiess es. („Was nicht ist, soli sein; und was ist, werden; und das Werdende wird sein.“)
Der Gewohnheit getreu, das Tiefbewegende rhythmisch zu gestalten, habe ich den Versuch gemacht, mein heimliches Kleinod in den goldenen Reif eines Distichons einzufassen:
Spem lusso fieri Spiritus afflat: „eris“.
Die Haeckersche Auffassung der Schönheit als „Eigenheit des Seins“ und der von ihm erschaute Zusammenhang des Schönen mit dem trinitarischen Geheimnis haben auf das oben Angeführte ein neues Licht verbreitet: was vom „esse“ gilt, muss auch vom „pulchrum“ gelten. Nun lernte ich dreierlei Schönheit unterscheiden, und zwar, um mit Theodor Haecker („Schönheit, ein Versuch“) zu reden, die Schönheit des ersten Seins als „splendor“, die des Werdens als „via“, die des zweiten Seins als „gloria“. Unter Dichtern und Künstlern scheint die Schönheit des ersten Seins vornehmlich „vergilische Menschen“ zu erleuchten, die fortwährend von einer zarten Traumerinnerung an die jungfräuliche, paradiesische Erde heimgesucht werden. Zur Anschauung der Schönheit als gloria gehört ein mystischer oder prophetischer Aufschwung; dies ist das Gebiet des Anagogischen im mittelalterlichen Sinne des Wortes: „Docet quid speres anagogia“. Auf der via dolorosa unseres Werdens, in diesem „Aeon des Pilgerns“, begegnen wir der Schönheit, so oft das dem Werden zu Grunde liegende Sein sich den Sinnen als solches offenbart. Denn das Werden ist an sich unschön, und nur das Hervorleuchten des Seins, von dem es getragen wird, macht es schön, wobei die mitleidige Charis sich des ordnenden Rhythmus bedient.
.
В августе 1939 г. издатель «Hochland», Карл Мут (Karl Muth), послал Вячеславу Иванову книгу Теодора Хеккера о Красоте (Theodor Haecker — «Schönheit, ein Versuch») с просьбой о ней высказаться. В. И. ответил Муту изящным письмом, представляющим собою существенную статью. Дошло ли письмо это до Мута — неизвестно. Вспыхнула война. В «Хохланде» «Эхо» не появилось. Карл Мут скоро умер. В 1946 г. Херберт Штейнер, который вместе с Бодмером в тридцатые годы издавал «Корону», напечатал статью эту в своем американском журнале: «Mesa». Напечатал в оригинале, т. е. по немецки. («Mesa». New York City; Autumn 1946). Русский перевод О. Д.