ТАНТАЛ
ПОСВЯЩЕНИЕ
Συμβάκχῳ τόδε μὲν βάκχη πέλοι εὔχαρι θύρδοιν
Συμμούσῳ τ’ ἄνθημ’, εὔιοι δ’ εὐχαὶ θεῷ. *
* Тебе, вакханке, со мною единенной в культе Вакха и Муз, красивый дар двух тирсов, а богу вакхические моления.
ЛИЦА ДРАМЫ:
Тантал
Хор
Гермес
Первый Вестник
Второй Вестник
Бротеас
Пелопс
Иксион
Сизиф
Голос Тартара
Голос Адрастеи
Вершина горы, вдали, озарена первыми утренними лучами. Облако, тая, являет горный склон, и высеченный в скале престол, и царя на престоле.
ТАНТАЛ
Встань, Солнце, из-за гор моих! Встань озарить
мой одинокий, и сады моих долин!
Встань, око полноты моей, и светочем
уснувший блеск моих сокровищ разбуди,
и слав моих стань зеркалом в поднебесьи,
мой образ-Солнце! Вечный ли Титан тебя,
трудясь, возводит тяжкой кручей предо мной,
иль Феникс-птица мне поет свой вещий гимн,
паря под сводом раскаленным меж двух зорь, —
с тобой, мой брат, я одинок божественно!
Солнечные лучи, спускаясь с вершины, достигают Тантала. Из расходящихся рдяных облаков выступает хор нимф. Девы приближаются к престолу, увенчивают царя и осыпают престол розами.
ХОР
Слава Солнцу высокому, слава!...
Мы сплели тебе Тантал-царь, венец
из росистых роз, из душистых роз, —
слава!
От медвяных ключей, из румяных лучей
мы несем тебе, Тантал-царь, венец, —
тебе митру солнечной славы!
Хор располагается по уступам утесов, озирая долины.
Волнорунной рекой облака текут
и спадают, и тают у кручей, —
по дебрям влекутся, по кедрам льнут,
и туманом ущелья замкнуты.
Дриада сидит на густом дубу
и ловит мглу,
вся укуталась тканью летучей.
Прогалиной скачет олень; его
нимфы резвой тучей укрыли в сеть,
в струйный плен покрывал беловейных:
он, прядая, рвется, и слеп стоит, —
и, напуган смехом беззвучным,
весь трепещет, опутан руками богинь
по упорным ногам, по узорным рогам
в безысходный плющ, неразрывный...
Но стрелами палящими
гонит долу стада волокнистые
Гиперион.
Кипарисов верхи встают из зыбей,
как зубцы кремлей, как башни твердынь,
Завеса сквозит: в изумрудах лег
вертоград долин над змием-рекой.
И не облачный клуб
по лазурным излучинам млеет —
над глубью висит лебедей серебро
и к пучине серебряной реет...
Ты красуйся, Тантал-царь,
избытком смеющимся
Геи — Всематери;
ей же ответствует — издали, издали —
улыбкой бесчисленной
Фаласса, Фаласса!
Окружив престол, девы рассыпают из кошниц золотоцветные крокосы и лилии.
ТАНТАЛ
За дар улыбчивый благодаренье вам,
о души легких веяний и чистых струй,
отрадные дыханья отрешенных гор!
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Твоих обилий дань и струй и веяний,
ТАНТАЛ
Не дань мила: вы дар у одаренного
с отрадой благодарности отъемлете.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Ты полн, владыка! и тебя ль мне одарить?
ТАНТАЛ
Богиня, девы, чей вертеп таит моей
пустыни тайна, — шепчет Адрастея мне:
«Учись не мнить безмерной Человека мощь.»
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Юдоли блекнут: ты превыше долов, царь!
Коль смертен ты, бог — смертен, о Человекобог!
ТАНТАЛ
От Зевса, девы, зачала меня Плуто,
и — первенец — я на сосцах Обильной спал.
Зовусь: Избыток; и слыву: Богачество.
Бессмертным я содружник. И какой бы дар
измыслил мне Кронион? Небожителей
блаженней, девы. Тантал... и печальнее!
Иной, знать, дух в груди богов, иной — в твоей.
ТАНТАЛ
Иной, о, непорочные! Им вожделеть
и брать дано; неведомо желанье мне.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Аль ты богов богаче, Изобилья сын?
ТАНТАЛ
Чего б алкал я, тем я сыт. За чем бы длань
простер, — на лоне. Наводнил избыток мой
желаний поймы. И наречь бессилен дух,
чего, незрячий, волит в несказанной тьме, —
от исполненья гладен, из избытка тощ,
нищ— невозможным, совершимым — пресыщен.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Щедр неисчерпно рог богов. Им говорят
желанья сердца, духу сокровенные,
чреватой воли чада нерожденные.
С небес нисходит милость благодатная.
ТАНТАЛ
Довольно! Вечно ль я — лишь чадо милости,
лишь сын царевой ласки, лишь — Обилья сын?
Иным, чем сам он. Тантала родил Кронид,
и неподобен человек жильцам небес.
Он одарил, — но где дары? Они — я сам.
Один в себе, несу я мир божественно.
Но тесен мир моим алканиям. Богов
молить об утоленьи, девы? Но не всё ль
они сказали, что сказать велела им
святая Правда и Судьба извечная? —
Не всё ль сказали этим миром солнечным,
что я уведал и, познав, запечатлел
своим согласьем, в оный миг, когда
разверзлось это око и мои дух воззрел?
Нет, девы! Из себя — себя творить, собой
обогащать и умножать себя, воззвать
из недр своих себя иного — волю я.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Тебя ль неблагодарным обличу я, царь?
как дар; чей дар смирен, как дань; кому цветок
его лугов — рубин венца, а древа тень —
намет царев; кого струя нагорных вод
пьянит вином веселия небесного;
кто щедр и кроток, и улыбчив, как дитя, —
тебе ль неблагодарностью воздать богам?
ТАНТАЛ
Дарами, девы, волен я бессмертных чтить;
но их дары мне неугодны. Чужды мы.
Я есмь; в себе я. Мне — мое; мое ж — я сам,
я, сущий.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Даром сущих возвеличен ты.
ТАНТАЛ
Когда сей глаз разверзся и мой дух воззрел,
игрою дивной мне явился, девы, мир:
земля и море, солнце дня и звездный свод, —
на все глядел я, ничего не вожделел, —
ни красных зорь, ни ясных звезд. Я зеркалом
(но зеркалом моим был мир воистину).
Когда же юность воспалила жар любви,
воскликнул я Мгновению: «Прекрасно ты!» —
и, се, Гемера к жениху вошла в чертог
зарей стыдливой, — и Бротеас-первенец
родился, смертный, от угасшей матери.
Но, дерзновенней, выспренней ширяясь, дух
объятий горних похотел и звездных ласк:
и из семи сестер-Плеяд я на одной
взор удержал, и светлою тропой ко мне
сошла богиня. Таинства небесных нег
с восторгами земли мы амбросийною
мешали ночью, в пустынях подоблачных,
на вознесенном ложе Геи-Матери,
тихо цветущей... Вечность я лобзал в уста,
лобзала Вечность в полные уста свой Миг,
безбрежный свой, свой неизбежный, Семя-Миг.
И нисходя, и восходя, и нисходя,
была Диона верною супругой мне;
— отрока
возлюбленного — понесла Пелопса мне...
Тогда познал я, девы, что крылатый миг
и вечность, дольний цвет и звездный свод,
что всё — мое зерцало, и что я — один.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Остерегись богоборенья, гордый дух!
О, царь, не мни чрезмерной человека мощь!
ТАНТАЛ
Не лжив завет; но неизбежен сердца рок.
Не волен дух остановить свой бег. Титан
в груди возводит солнце неотступное.
Кто скажет солнцу: «Здесь пребудь, не восходи
до славы полдня, не стремись к полуночи!...»
ХОР
безмолвствует
ТАНТАЛ
В безмолвном велелепии полуночи,
с престольных высей, одинок меж пламеней
глядящей тверди, громким зовом я воззвал
к звездам: «Иные звезды наречет мой дух,
в эфирном поле вашем по браздам моим!...»
Тогда затмились очи, будто Ночь сама
ко мне прильнула плотью; сила чресл ушла;
легла усталость влажная на мощь рамен
хитоном тяжким; и на выю сон налег.
И — как аратай, не скончав бразды, волов
не разрешив ревущих, пал под плуга тень,
дремой развязан и истомой Пановой,
покорен полдню, — обаяла греза дух.
Впервые сжал мне чрево глад. А я стоял
под звездным древом, некий бог, и сотрясать
мог плодовитое; с него ж плоды, как град
падучих звезд, катились в синий мрак и мне
на лоно, тая. Жадный, я тянулся сам
за ветвью златоплодной; досягала длань
высокой ветви: но, едва схватить я мнил
рукой обилье, — умыкало, тронутый,
в мерцанье сеней зарный сук бессонное
движенье древа (ветр ночной его шатал).
—
вновь убегало алчущего ветвие...
Палила жажда мне гортань; а я стоял
по горло в чистых, как эфир, водах речных.
Запекшиеся разевал, вод захлебнуть,
уста: уст мощных чьих-то дуновение
напухшей зыбью отдувало влаги сткло
от пещи рта. Я припадал, ловя струи:
от персей жарких, чресл и ног они текли,
дробясь и раздвигаясь, и сбывая прочь,
и оголяя черное далече дно;
и, вновь нахлынув, обымали тело мне
коварной лаской и прохладой... Истомлен, —
«о Адрастея, Адрастея, горе мне,» —
я восстенал. И ветр дохнул. И, вспыхнув вдруг,
осыпалось обилие; иссяк поток.
На камне гладком я лежу, остывший труп;
она ж мне тело, тонким льном пелен обвив,
поверх связала тесными повязками, —
и мимо идут люди, и глядят на труп,
благоговейным разбирают шопотом,
и чтут на мне Великой написание:
«Учись не мнить безмерной Человека мощь».
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
О царь! что твой вещает сон, гадать страшусь.
Кто мудр, чтит Адрастею, и покорствует.
ТАНТАЛ
Покорствуя, о девы, препоясал я
чресла, и в путь пустился, и вертеп узрел,
и — в устье став — к Неотвратимой так воззвал:
«Ты, что ни жертв не требуешь, ни милости, —
тому, чье сердце — твой престол, как сей вертеп
моих пустынь, чей неизбежен дух, как ты, —
внемли, о Неизбежная! Я таинства
принес неумолимой воли. Если ты
была со мной в виденьи сонном, — мне меня
яви, поведай! Что пророчит сердцу сон?
О чем гадает сердце, и куда влечет?
Не все ль на этом лоне, и не всех ли звезд
себя ты досягаешь! — одиночеством
своим исполнен, — гладен одиночеством»...
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Нищ — невозможным, совершимым — пресыщен.
Проходит темное облако.
ТАНТАЛ
Тогда, о девы, тронул ночь Безликой стон
из глуби полой, глухо, как беззвучный ветр:
«Из солнца солнце. Горе солнцу. Бог богов
родил. Возжегший смеркнет. Я была твоей»...
И новый вздох подъял мне на главе власы:
«Ты — мой, о Тантал! В Тартар, Тантал, ты сойдешь»..
ХОР
(Строфа)
Неизменным быть —
незакатных богов удел;
а человеку суд —
солнцезарных достичь вершин
и нисходить в сумрак.
Смертным творят его
высей любовь неудержная,
мысль огнекрылая
и стремлений истома.
(Антистрофа)
Богоравный царь!
о, зачем ты земли жилец?
Мне ль твой оплакать гроб?
Ах, не знал бы алканий ты
заповедных сердца!
Был бы ты страшный Пан
на скал сокровенном престоле, —
вечной была б мне даров с тобой
неувядающих, —
вечной светлая мена!
ТАНТАЛ
Темен из темных уст — несказа̀нный вздох!
ХОР
Неизглаголанной —тайной чреват глагол!
ТАНТАЛ
Темный ведет он рок.
ХОР
ТАНТАЛ
Славу свершения...
ХОР
Смерть — родившему...
ТАНТАЛ
Солнцу, родившему...
ХОР
С Ночью темною...
ТАНТАЛ
Солнца родившему...
ХОР
И обреченному!
ТАНТАЛ
Ныне дерзает дух... —
ХОР
Смертный, свой дух смири!
ТАНТАЛ
Вечных презреть богов!
ХОР
Вечным склонись богам!
ТАНТАЛ
Смей, неотступное, — Солнце, к полудню течь!
ХОР
Мне ли твой зреть закат, — о неудержное?
ТАНТАЛ
ХОР
Остерегись слепой
Аты: губит Обман богов!
ТАНТАЛ
«Дерзай», велит мой жребий, «и, дерзнув, умри!»
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Чрез край дерзая, упредишь ты черный час.
ТАНТАЛ
И миг — бессмертье, если твой — крылатый миг;
но ожиданье верной смерти — смерть сама,
хотя б всю вечность роковой звенел полет
стрелы певучей, что мертвит, не долетев.
Один из смертных жив я: ибо мой — сей миг.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Поведай тайное твое сполна твоим.
ТАНТАЛ
Глубин сердечных умысл как открою вам,
вы мирные? и как совет души ночной?...
Тяжел избыток; бремень он плечам моим, —
и радостно, о девы, расточать дары!
моих судеб, и неоскудно щедр мой дух.
Все б расточил я, — и со дна моих морей
прилив растущий наводнил бы берега,
неся на гребнях и меча на брег дары.
И тяжко золото; и тускло каменье:
росой сошла моя любовь к цветам долин.
Избыток новый мне пленил желаньем мысль,
пчелу услад, и нищих я взыскал блаженств.
Как ветер легкий, я лобзаньем легких душ
хочу пьянеть; бездомным быть, как дремный ветр.
Кто с крыл мне снимет плены золотых цепей?
И чья рука подымет вес венцов моих?
И чье чело сберет грозу вершин моих?...
Вращая так в эфире духа око дум,
совет обрел я, и двух верных слал гонцов
к двум богоравным, двум сынам моих надежд,
на дщицах им запечатленных написав:
«С тобой доить мне злато чернокосмых коз».
Зане, кто одолеет тетиву схватить
— цель уметит он стрелой.
Я ж и мой кремль, о девы, и сокровищниц
моих ключи, и тайных ков желанный плод,
дам без раздела избранным моей мечты.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Дарить и щедрить, расточая, без конца...
ТАНТАЛ
Всех риз совлечься, нагу плыть в морях моих...
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Цвет выспренний ты волишь воли царственной?
ТАНТАЛ
К державству ж дольнему не нисходить.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Кто мужи, что̀ наследят долу твой престол?
ТАНТАЛ
Икси́он, царь Лапитов, и мой зять — Сизиф.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Мужей, надменных богоборством, ты назвал.
ТАНТАЛ
Богопокорных пусть ущедрит сам Кронид.
Ты кровных обделяешь, излюбив чужих.
ТАНТАЛ
Во брак Амфи́он мне поял Ниобу-дочь.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Бротеас — сын царева дома, и Пелопс.
ТАНТАЛ
Тот сам себя снедает; этот — снедь богам.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
О царь, кто злобой омрачил твой дух благий?
Недобрый умысл в сердце лег тебе змеей.
Я ж ни догадкой вникнуть в думу черную
не разумею, ни мой мир в тебя вдохнуть.
ТАНТАЛ
Вы — голубицы белые меж туч моих.
Пробегают тучи.
ХОР
(Строфа)
Ласточкой вьюсь я,
приземною ласточкой рею—
вестницей гроз глухих...
над вратами темными,
царь, твоего лабиринта!
Не залететь, —
(Антистрофа)
не заглянуть мне
в подвалы блужданий глубоких,
в ночь безысходную...
Ты раздай, ты раздай венцы,
расточи сокровища:
в легкое, легкое царство
мы полетим!
Девы простирают руки к северу.
Не звезда от Идейских глав
поднялась во поднѐбесье:
вот он мчится, богов посол!
Розоперстой зари алей
рдеют крылия легких ног,
оперения над челом.
Держит змееувитый луч;
К нам стремится, как быстрый ветр,
прямо огнешумящий бог,
стройной юности наготой
олимпийской сияя!...
Слава юноше — Аргеифонту, слава!
Тучегонителя вестнику легкому слава!
Из черной тучи выходит Гермес.
ГЕРМЕС
Привет тебе, высокий Та̀нтал!
ТАНТАЛ
Брат, привет!
ГЕРМЕС
Послом бессмертных, Т̀антал, я предстал тебе!
ТАНТАЛ
Я мнил — вожатым. Твой удел сводить в Аид.
ГЕРМЕС
Твой цвет возрос на пажити бессмертия.
ТАНТАЛ
Но чернотою сизой оперение
из туч возник, и синебледный мертвый блеск
струит твой жезл, ключ огневой подземных врат.
ГЕРМЕС
Дивлюсь: не как небес избранник, что̀ привык
глядеть бессмертным в очи, но как персти сын —
ты на меня взираешь, брат! Лик божества
невидим земнородным: зрим лишь облик наш,
в душе отсветной отражен из облака,
что̀ от земли витанье вечных сил таит.
Так солнце видит не в горящей сфере глаз,
а в зыби вод иль в тусклой мгле. Их темен дух, —
и лик наш темным в омуте их снов скользит.
Тебе ж я светлый вестник.
ТАНТАЛ
Весть поведай, брат.
ГЕРМЕС
Отца благоволенье неизменное
тебе вещать я прислан, с вестью новою:
днесь боги снидут на Сипил-гору, к тебе на пир,
ТАНТАЛ
Да радуются вечные и Зевс-отец!
Скажи богам: их Тантал ждет избыточный
на пир и милость, и прием гостям готов.
ГЕРМЕС
Еще велит тебя пытать отец: чем нрав
потешить твой, и сына чем пожаловать?
Обилью вместный, избери по сердцу дар.
ТАНТАЛ
Скажи Крониду: а на кубках нѐктарных
и на подарке — Та́нтал благодарствует.
Не хочет дара сердце вседовольное!
Нет Танталу стяжания угодного;
нет Танталу даров от Зевса по сердцу.
ГЕРМЕС
Нет дару места в лоне преисполненном, —
нет в сердце места доброхотству с ласкою,
за тра̀пезой гостиной — места дружеству.
ТАНТАЛ
— отцу скажи, —
что взалчет сам, то в дар возьмет от Тантала.
ГЕРМЕС
Надменный, страшно одарять богов! Им дар
угоден чистый; и одно потребно им, —
что жизни тук и сердце и живая кровь.
«Возьми мое», ты скажешь: взалчет бог — тебя.
ТАНТАЛ
О, князь стяжаний! ты не знаешь, как богат
богатый Та̀нтал, ни как Та̀нтал щедрый щедр.
Себя дарить, но не ума̀лить может он.
Поток могучий поими: он вновь прильет.
ГЕРМЕС
«Мель!» вопиет раздутым ветер парусам;
и, чем зычней кричит им в уши, тем верней
их мчит на мель... Царь, неразумен твой обет!
ТАНТАЛ
Моя то волит щедрость, чтобы ты изрек
желанье неба.
ГЕРМЕС
ТАНТАЛ
О, хитрый бог! давно и вдостоль ведаю
их вожделенье, и ревнивцев распрю двух.
Той Распре и Эриде горней жертвую.
Соперники, несу вам дар единый — двум!
ГЕРМЕС
Язык твой жалит; но острей пронзает мысль!
ТАНТАЛ
Вести ж отцу: гостиного для дружества
я сам угодный вышним уготовал дар, —
Пелопса-сына жертвую, любимого.
Восхочет ли прекрасного поять Перун
иль Посейдон, могучий колебать моря
и сушу, — тот отторгнет от меня — меня,
в ком из обоих к отроку возжглось алчней
желанье (алчут оба!), — в колеснице ли
Энносигея буреконной рок ему
носиться хлябью темной, на Идейских ли
иль Олимпийских высях виночерпием
равно ему покинуть милый дол удел.
Ты ж, низлетев, восхить дитя во облаке
из храмин царских, и представь пред мой престол;
сам вознесу я жертву на Сипил святой.
ГЕРМЕС
Завет исполню. Царь высокий, радуйся!
Гермес исчезает.
ТАНТАЛ
Идет, о девы, к обреченному на смерть
гостей бессмертных кровный мне и чуждый род.
Зане, в ком воля разная, тем разный путь!...
Двух близнецов качали колыбель одну
две разноликих Мойры. На пиру сидят
два брата, на беседе, угощаются,
личиной схожей кроют лик незнаемый.
Не внятно слово, прежде чем измолвлено:
как гость чужой, стучится в дом, невстречено.
И пришлый третий на беседе братней мил, —
а им Вражда: «Меня примите третьею»...
им уготовать, как избыток наш велит.
ХОР
(Строфа)
Чистое сердце,
богобоязненный помысл
вышним гостям угодны:
росой прохладной
горних меж пламеней
гостеприимца они
оборонят.
Тучею вскормленный,
дому губителен
у Прага падший
Зевсов перун.
Ах! и того очаг,
чьей на свадьбе
вы пировали, пришельцы бессмертные,
с хором Муз,
воспевших, что красное мило,
что непрекрасное нѐмило, — милый вам
испепелен твоей славой,
тайный зять,
сына Семелы родитель
огнерожденного, —
огнь — Дий!
(Антистрофа)
Вакх влажноокий,
пришлый неведомый странник,
ты у дверей стучишься.
Приял Икарий
гостя прекрасного:
гостеприимца лозой
ты одарил.
Гроздья прозябшие
выжал он, выпил он —
познал усладу
пламенных струй.
И возвестителем
таинств бога
Люди пьют
низлившийся нектар. Пожаром,
в яростном сердце, роса благодатная,
воспылав, —
их разъяряет на буйство.
Пал пророк
жертвою новых Титанов —
образ страдальный твой,
буй-Вакх!
(Эпод)
Кто богоносец? кто богоборец?
Страшно, о, страшно богов приближение,
их поцелуй!
Бога объявший, — с богом он борется;
Пламень объявший, пламенем избранный,
тонет во пламени духом дерзающим, —
персть сожжена!
Хор выступает.
Мы же, Судьбе всеодержной покорствуя,
пир уготоваем!
Мы расцветим цветы, луг оросим росой,
ложа устелем нарциссом и розою;
кущи лозой обовьем, плодовитые,
мы благовоньями
дух напоим!
Капайте, капайте, смольные, пьяные
вони древес! По утесистым теменям
солнцем просвеченный полог смарагдовый,
зыбля, прострите,
сени чудес!
Хор скрывается.
ПЕРВЫЙ ВЕСТНИК
входя
Владыка!
ТАНТАЛ
Раб мой верный, — ты дрожишь?
1 ВЕСТНИК
Мой царь!
ТАНТАЛ
Восплачем оба: нет в живых Икси́она?
1 ВЕСТНИК
Дерзну ль, живой, поведать роковую весть?
ТАНТАЛ
Дерзай! Еще ли Тантала не знаешь ты?
1 ВЕСТНИК
В стенах Лапитов-камнетесов...
ТАНТАЛ
Что̀ спознав,
ты повернул мой парус в соль бесплодную?
1 ВЕСТНИК
Был стон и плач по стогнам по Икси́ону, —
и благодарный храмы оглашал пэан.
ТАНТАЛ
Как в темной вести яд двойной смесил мне рок?
1 ВЕСТНИК
По страстотерпцу плач творят спасенные.
ТАНТАЛ
Страстно̀й ли долей свой народ Иксион спас?
Виной в пучину вверг народ, изгнаньем — спас.
ТАНТАЛ
Так жив Икси́он?
1 ВЕСТНИК
Коль по дебрям гончие
не истомили зверя, — кипь вспененных уст
точа, бежит он, озираясь, под бичом
сестер Эринний, яростный, от яростных
ища сокрыться, где не светит око дня.
ТАНТАЛ
Чьей крови дым пахучий раздражил собак?
1 ВЕСТНИК
Своих первоубийцей стал Икси́он-царь,
мстя западней горючей за увод коней
в колодце смольном тестю на дворе своем.
ТАНТАЛ
Довольно. Прочь!
1 ВЕСТНИК
Царь, дщица здесь, что̀ ты мне дал.
Огню да будет жертвой за Икси́она.
Вестник удаляется.
ТАНТАЛ
Огонь, в колодезь падший! не с тобой доить
мне вымя чернокосмых коз, слепой беглец
надежд великих, пламень ямный!... Пламень свой
лелей, о, Тантал! Утвердись. С тобой Сизиф.
ВТОРОЙ ВЕСТНИК
входя
Царь, умереть вели мне, но безмолвствовать!
ТАНТАЛ
Казню тебя твоею вестью. Мой Сизиф
отпал от друга?
2 ВЕСТНИК
Полонивший Смерть в борьбе,
Аидом необорным уведен навек
в темницу бездны.
ТАНТАЛ
Вестник не бесславных дел,
иди с весельем! Одарен ты будешь мной.
Царь, письмена, что ты мне дал, запечатлев...
ТАНТАЛ
Морскому ветру пепел их, молясь, предай.
Вестник удаляется.
ТАНТАЛ
Мятежный, вольный, сильный, о хитрец — Сизиф,
неуловимый, тонкий, как подвижный ветр
священной соли, неистомный двигатель,
что, движа, роет, и изрыскал щели скал, —
как без тебя доить мне чернокосмых коз?
Когда б твой рок помедлил, вместе б я сошел
глубокий Тартар озарить, мой брат, с тобой!...
Отныне, Тантал, ты, как око вечера,
как зрящий диск над морем, одинок горишь
над бездной темной, и горит окрест тобой
богатый мир, — но сторожит отвсюду ночь
сомкнуть кольцо... Роз, Тантал! рдяных роз!
Венчайся, солнце: ты заходишь! Розами
венчайся, солнце! Гонит миг, и тьма не ждет.
БРОТЕАС
С денницы на престоле, и в венке из роз,
и сто̀ле брачной, пышно убран к пиру дня?
ТАНТАЛ
А ты, мой сын?
БРОТЕАС
Я жребий выброска богов
ТАНТАЛ
Зачем ты здесь?
БРОТЕАС
Зачем ползет Эринния?
На лов Бротеас вышел. Твой увидеть лик
пришел!... Тесна любовь; теснее ненависть.
ТАНТАЛ
На лов ты вышел; но ловитва — где?
БРОТЕАС
Всю ночь, водимый Артемидой лунною,
медведицы бегущий призрак в злобе я
преследовал по кручам неприступных скал
бессильным дротом и стрелой бескрылою.
Зашла луна, и в чаще черной я залег
и ждал рассвета, в непроглядной темени,
как зверь травимый, суеверный слух остря;
и сучьев треск, и топот лап, и близкий храп
ноздрей меня пугали. Стужей пронят, я
весь трепетал; стучали зубы; горло ж мне
сжимала ярость едких слез, и горький стыд...
Мгла пробелела за ресницами стволов,
над стремью мутной: и на зов рассветных бельм
я сполз по яру. Полузрячей пустотой
раскрылася прогалина в темно̀м бору.
В тот час, внезапно воздыбясь, знакомый зрак
медведицы предстал мне черным мороком.
Надулась печень желчию; напрянул я
на лютую, грозясь копьем. Вспять ринулась,
— за ней. Вдруг, обратясь,
дыбится вдвое, тучею воздвиглася...
Я ж дрот уметил в перси во косматые,
и — сон пронзил! В пустую мглу копье ушло,
в провал отверстый бездн седых меня влача...
То был ли Пан великий иль из дев-Дриад
единая, — с беззвучным смехом кто-то мне
из щели дикой руку дал, и удержал
висящего на брови хмурой гладких стен...
Так новый день отчислен тайным роком мне,
коль, числя, смертным отмеряют боги дни!
ТАНТАЛ
Бессмертную дочь Зевса, медвежатницу,
ты жертвой ловчей Артемиду чти, ловец.
БРОТЕАС
Ей жертвовать? Зато ли, что бессмертная,
и дочь? — и персть — Бротеас? и Бротеас — внук?
ТАНТАЛ
От однодневной матери, оплаканной,
рожден ты — однодневный, как долинный цвет.
Ты льсти державцам, и тучней под их столом,
царевой ласки пес, от жирных милостынь!
ТАНТАЛ
Ты никлым ходишь, хмурый взор клоня к земле:
она ж цветет, и в мире с небом учит цвесть.
БРОТЕАС
Она благоухает: дух тлетворен мой.
Она цветет, и вянет, и цветет опять,
и на себя любуется в зерцале вод:
а я, склонясь для омовений над ручьем,
бегу, ужален ужасом, от призрака
чужой личины, что̀ в уродстве нищем дух
одела струпьем плоти, — и за мною смех
испуганной Наяды мстит дерзнувшему
несветлый лик напечатлеть в прозрачности
мерцаний чистых... Между тем мой брат, Пелопс,
в затонах зарослей речных, меж тростников,
купает членов белоснежную красу, —
и брызжут влагой голубой на отрока
Кронида хищник, мглой ширяясь сизых крыл,
следит ловитву вожделений Зевсовых,
и не дерзает прянуть, видя черный гнев
посланца Посейдонова: со взмория
всплыл лебедь черный и, щетинясь, сторожит
соперника на заводи... Ревнует бог
морей к отцу небес; ко брату грозный брат
ревнует; двум единый вожделен: но твой —
единый, оба чтут тебя, твое поять
не смеют... И желанный всем — мой брат!
ТАНТАЛ
Узнай,
мой сын: Пелопса, сына Дионеина,
богини звездной, — вышним в дар отец обрек.
БРОТЕАС
Ценой бессмертья — твоего ль, иль отрока?
ТАНТАЛ
Дар неба — небу. Мне ж невместен дар небес.
БРОТЕАС
ТАНТАЛ
Его поять Олимп нисходит на Сипил.
И близки гости. Удались от мест святых.
БРОТЕАС
Бессмертны будьте, ты и брат!
ТАНТАЛ
Я дар отверг.
БРОТЕАС
Доволен ты, избыточен! Надменного
себялюбивца слышу песню старую.
ТАНТАЛ
Избыточен, воистину.
БРОТЕАС
Я ж — наг и нищ!
Я нищ — тебе кричу я!
ТАНТАЛ
Сын, мое — твое!
Открыты клады, и сокровища лежат
на этом лоне. Все бери, что длань вместит.
Вместит!... Но если, что̀ возьму, то прах
в моей руке? и до чего притронусь, — тлен?
Поят все чаши желчью жажду смертного.
ТАНТАЛ
Страшись бессмертья: смертным, сын мой, ты рожден.
БРОТЕАС
Твой трепет бледный выронил бессмертный дар!
ТАНТАЛ
Мой жребий — ночь.
БРОТЕАС
И, смертный, ты избыточен?
ТАНТАЛ
Все, все — мое! Всю вечность каждый миг вместил;
один мой миг объемлет все бессмертие.
Не знаю смерти я; и что бессмертие, —
не знаю; и не знаю часа-времени...
Мгновенье — вечность; изобилье — теснота!
БРОТЕАС
Исполнен ты бессмертья каждый смертный миг;
ТАНТАЛ
Ты так сказал.
БРОТЕАС
Ты так родил. И проклят будь
меня родивший!
ТАНТАЛ
Сын, две Мойры держат ключ
рожденья (он же — смерти): и одна из двух —
во преисподней; и другая — в нас самих.
БРОТЕАС
Злодейство прятать в темных рунах ты горазд,
и крыть улики в складках Адрастеиных.
ТАНТАЛ
Тебя мне жаль.
БРОТЕАС
Скажи прямей: ты мне презрен.
Ты ж, ненавистный, мне ответ отдашь за мать!
ТАНТАЛ
В любви ее поял я.
Ты взлюбил ее
за мимолетный жребий и короткий срок
утех. И, тлен посеяв, гостью легкую
ты пережил, как тленный сев переживешь.
ТАНТАЛ
О, от Гемеры милой сын оплаканный!
Когда язык мой произносит имя: сын, —
то̀ бич свистит в моих устах, мной на меня
взнесенный в месть за оный миг, когда ты был
посеян мной, — то̀ скорпий плоть свою язвит!
Затем что, гордый, восхотел я, чтобы мой
безбрежный миг — безбрежный миг в красе рождал.
Но сын мой—ты! Свисти, мой бич, ты скорпий, жаль!
Твой суд, Судьба, чтоб дальний луч от солнца мерк
и, убегая, беглый мрак густел и креп!
И ты — не сын мне, сын оплаканный, — затем,
что ты отпал и чужд и солнц моих в тебе
померкнул свет... Иди, сокройся!... Иль еще
ответствуй мне: когда б тебя бессмертным я
— ты б страшный дар приять дерзнул?
БРОТЕАС
Не твой я сын! Обида понесла меня,
и черный час посеял. Будь бессмертен сам!
Я нищ и жаден: смерть меня ограбила.
Я пресмыкаюсь: мой венец унизил рок.
Завистлив я: а боги не завистливо
мне отчисляют час и день, и год, и срок?
За каждую годину я позорный торг
веду с судьбой; за каждый колос — с мачехой,
землей суровой... Знал и я бессмертный хмель,
и был не раб мятежный, был я светл и щедр —
в младенчестве, доколе смерти я не знал.
И ныне, Керу забывая, волен я
меж новых игр, в пещере горной, что глядит
на край закатный, где зашла родимая:
сижу я там, как Прометей без пламени,
леплю ваянья, и скудельным образам
даю завет, как чадам жизни: «Вы мой век
переживите!...» И кумирам я — отец.
Ответствуй мне: когда б тебя бессмертным мог
я сотворить, — ты б страшный дар приять дерзнул?
БРОТЕАС
Бессмертным стать!... О, это будет — возлюбить!
Все возлюбить, и всю любовь в груди вместить,
и все простить! О, это будет — мать лобзать,
святую Землю, и наречь ее своей,
и ей сказать: «Не пасынок отныне я,
и не наемник: твой я сын, и твой я свет!...»
Бессмертным стать, стать богоравным: гордый сон!...
Бессмертным ты соделаешь Бротеаса?
Жестокий, смейся!... Но от вас, державцев, знай,
я не возьму как милость, чем обидели
ты сына, внука — предок! Керы две вам двум!
ТАНТАЛ
Внемли. Нисходят боги на блаженный пир
с амбросией и нектаром. Похищу я,
как новый Иапета сын, бессмертие,
в дол принесу, и дар мой разделю с тобой.
Мятеж умыслил ты, и ослушание?
ТАНТАЛ
Мятежен раб; я мыслю богоборствовать.
БРОТЕАС
Из пресыщенья богоборцем ты восстал.
ТАНТАЛ
Из преизбытка.
БРОТЕАС
Чтоб делиться с нищими
хищеньем тайным?
ТАНТАЛ
Раздели со мной мое.
БРОТЕАС
Меня ль обрек ты на богов соратником?
ТАНТАЛ
Кого избрал я, рок избрал. Кто сев взойдет.
Иного ветра хочет спесь высоких волн.
БРОТЕАС
Вы будьте боги, коль Бротеас вам не брат!
Сюда взойди, и причастись амбросии
со мной и теми, кто приспеют к вечере.
Испей свой суд. Рассудит все огонь, что̀ в нас.
Дерзай — или смиряйся!
БРОТЕАС
Я дерзнул!
Мечет копье в Тантала; но, ослепленный внезапно вспыхнувшей радугой, промахивается: копье падает в розы.
ТАНТАЛ
Смирись.
Бротеас убегает. Нисходит хор.
ХОР
Пир слепит, и зримы гости. Увенчанный, поспешай!
Седмицветный мост Ирида перекинула с небес.
Боги сходят на ступен радуг радостных, смеясь.
Облегли чело Сипила золотые облака.
ТАНТАЛ
Не ждет година. Препояшься, жрец!...
Оставленный мимонесущимся темным облаком, пред ним лежит спящий Пелопс.
Мой сын!
ХОР
обступая отрока
Тучу хищником Кронида развернул хищений бог.
Пеньем тихим очаруем, окрылим высокий сон!
ПЕЛОПС
во сне
Пусти! Меня
ты держишь зачем
охватом сильным?
Ты кто, незримый
за мной шумящий
бурей крыльев?
Пусти на волю!
А, ты — орел,
сильный!
Растерзай эту грудь,
прекрасный сильный
когтями острыми!...
тесно нежат,
подъемлют,
подъемлют...
как весело мне
лететь над долом!
Куда ты взнесешь меня,
сильный орел?
ХОР
изображая нимф долины
О, Ганимед! в добычу
птице Зевса,—тайный наш цвет,— был ты Весной взлелеян!
Небу первина дола,
цвет наш, — плачьте, души дубрав! — сорван влюбленным небом.
ПЕЛОПС
во сне
Сильный орел, довольно
игр высоких!
Долу мощь твою, страшный, ринь!
Дхнул холод...
Тосклив и тесен
воздушный плен!
Пусти на волю,
в дол родимый!...
душно в небе...
Могилой дол
уходит, бездонный...
Орел, орел!—
и я в могилу
лечу, низринут!...
ХОР
изображая нимф высот
О Ганимед, лелеет
в жадных лапах — клекчущий вор, — милый, твой сон лилейный!
Облак весны глубокой,
не лобзать нам, — отрок, тебя, — снежных полей Мэнадам!
ПЕЛОПС
во сне
Где я? где мы,
солнцеокий,
тихокрылый?
В золоте, золоте
морей всеодержных
с тобой тону я,
Из кубков избытка
пену впиваю
пламеней легких...
Тонким огнем
пьянею...
Мне снился дол...
Долу заснул я,
проснулся в небе —
и таю в неге
жадного неба...
Где дол родимый,
огневержец?
Златые руна
застлали, заткали
тропы забытые:
нет возврата!
Дай мне взглянуть
на темную землю,
на тесную землю,
—
взглянуть — ив лобзаньи
неба, ревнивец,
истаять!...
Тантал поднимает на руки спящего отрока и целует его.
ХОР
О царь! смеется небо: очи слезы льют...
ТАНТАЛ
Дар неба — небу!... Платит Тантал. Мзда — он сам.
За все дары собою платит. Чем он был
поднесь, — покрыто. Искуплен отныне я.
Себя, иного, я раждаю. Встань, взыграй,
из солнца — солнце!... Ты же, сын моей любви,
ты, кто — я сам, каким я был, — вернись в свой лимб!
Удаляется на гору, неся в объятиях сына. — Хор плачет, безмолвствуя. — Потом окружает жертвенник, увенчивает его цветами и совершает возлияния.
ХОР
(Строфа 1)
Ты, Жертва, ты,
красная Жертва, движешь Солнце
с зари до зари вечерней!
Полдень сражает
бога; сбирает закат
Святая, ночью амбросийной
ты звездные водишь круги!
Возблещет день — жертвенный пламень
пылает долу: вся Земля —
твой алтарь!
И каждый стебель дым струит,
и каждый цветик—фимиам.
В дыханьи каждом
куришься ты, красная Жертва!
Ты — сев; и ты
никнешь жатвой серпной
(Антистрофа 1)
Ты, Жертва, ты,
красная Жертва, образ мира,
стоишь на кострах горючих!
Звезды венцами
опламеняют чело;
ночь глаз — молний точило;
стон уст — пэан гармоний звездных.
страдальных слав: меч обагренный
его пронзает, — и с меча
каплет кровь...
Ты держишь чашу: каплет кровь
в ее края, — они ж полны, —
и держишь Змия.
Бессмертный Змий пастию к чаше
приник — и пьет,
пьет — и жаждет вечно.
(Строфа 2)
Ты — жрец, Отец,
чей суд и меч!
Своею кровью
живишь ты дочь
и рдяною движешь любовью.
(Антистрофа 2)
Ты — жрец. Отец,
чей суд и меч!
Своей багряницей
дщерь отчую, Жертву-царицу!
(Строфа 3)
Эфирных высот богам,
глубин лазурных близким силам
мы, чистые дыханья отрешенных гор,
мы, души тонких веяний,
дым пылких зерен, девы,
даром легким вознесем!
Низошел, низошел их ликов огонь
с верховной горы небес
на престолы Геи!
(Антистрофа 3)
Звончатых ключей волну,
и серн млеко, и смолы полдня,
с румянцем ягод мед янтарный, и лугов
первины пышноцветные,
и горькие коренья, —
сестры, вергнем в огнь живой!
Вы разбейте сосудов утонченный плен,
в хороводе стройном!
(Строфа 4)
Из глубин голуботемных
Зевса прекрасного лик
над отсветным долом склонен.
Пали кудри
на всеодержных морей сумрак
амбросийным синим облаком.
Брада, как туман, разметалась
по горам,
медночерных прядей влача завитки.
Силы влагой благодатной по власам
в лоно струятся Земли, —
током отчим
животворящего Неба
в лоно струятся Земли
божьи силы!
(Антистрофа 4)
В глубинах Земли родимой
колыбельной долгой дремы, —
будят сладко
ищущей слепо любви жажду:
полусонными объятьями
приемлет объятие Неба
Гея-мать,
поцелуем томным раскрыла уста...
Вверх стремится по Кронидовым власам
жадный огонь к небесам
током встречным...
С Небом влюбленным, о девы,
соприкоснулась Земля
в жертве тайной!
В тучах над жертвенником является радуга.
(Эпод)
Радуйся, радуга Зевса,
в дыме Жертвы мировой!
В облаке сумрачных нисхождений — рей, улыбка прозрачных пощад,
на грозой любви повитых, страстною мглой тяжких устах!...
уединенных души высот, что венцами сирыми
вознеслись в эфир от тоскующей Геи:
дубы нагорий, кедров силу, — отлученный сев Родимой!
Ах, отлучились они
от умильной ласки Земли —
и под грозой небес надмились!...
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Сестры, глядите! Два мужа тропой подымаются горной
медленно. Тяжек восклон, — тяжелей удручает усталость
или сердечное бремя страдников... И не подобны
немощным смертным они, совершающим путь повседневный.
Девы, не бойтесь: и ростом они, и обличьем роднее
демонам мощным, чем роду людей, от них же таиться
нам надлежит... Но великих великая скорбь удручила!
Ярый, стремится один, озираясь, и скошенный водит
о̀крест ужас очей, — другого влача, что̀, незрячий,
посох о камни пути опирает и, в ощупи слуха,
выю по ветру простер, как тот, кто топот погони
в легких веяньях ловит... Я голос утишенный слышу
Входят Иксион и Сизиф.
ИКСИОН
Полыхая, полымя горит...
С головнями, вот они!... Шипят
жала светочей! В змеях главы!... В Эреб,
дети мрака! Ловчих свора, прочь!
Прочь!... Назад, Сизиф! Клубок эхидн
хитрою засадой путь замкнул!
СИЗИФ
То — алтарный огнь, Икси́он-царь!
Здесь поют, и курят фимиам.
На ступень священную склонись:
нас достичь на ней теням запрет.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Мы не тени мрака, мужи! Светлым служим мы богам
у престола у царева: трон здесь Тантала-царя.
Сам с бессмертными на пире он святит венчанный час.
Се, гостей триклиний горный, в нимбах пламенных Сипил!
Потому, коль помысл темный в персях ваших дух мутит
иль к стопам бездомным липнет крови прах и Керы тень, —
Нет у вас в руках простертых мирных масличных ветвей,
повитых волною белой, — милость вечных умолить.
СИЗИФ
Когда гонимым, девы, преклонить главу
на плиты мира — ваш запрет, доколе царь
к своим не снидет (свой нам Та̀нтал), — вы друзей
к гостеприимным очагам надежных гор
путеводите! Грозен час; но зверя здесь,
в святынях ваших, не настигнет ловчий враг.
Приют пещерный нам явите, где струи
обильных плещут родников, чтоб нам отмыть
нечистый прах от ног страдальных. Персть тягчит
путей глубоких!... Там омыв ступни, —таясь,
мы будем ждать, доколь нас царь не изведет.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
За мной идите, мужи, под глубокий свод,
густою силой плющевой со всех сторон
укрытый, верный; и не сякнет ключ живой
в его прохладе. Гонит час: простерся Зевс.
Торжественные молнии раскапывают тяжкую нависшею влагой тучу.
Их светоч блещет...
СИЗИФ
Мрак восстает...
ИКСИОН
Прочь, сестры Ночи!
СИЗИФ
Чу, зи́нул Ад!
ИКСИОН
Бичи огней суча̀т...
СИЗИФ
В пещеру!...
Тягчит мне ноги подземный прах!
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА
Вертеп убежный, о души, в вихре
ужасной Ночи,—укроет вас!
Иксион и Сизиф скрываются в пещере.
ХОР
Одожди́, одожди
горы твои,
Дождь-Дий!
(Ипорхема)
Священный ливень! шумящий ливень!
мрак амбросийный живых небес!
благодатный избыток! ласка небес!
Жизнетворной неги святая влага,
отрадная, рухни из вечных лон!
Тяжкозвучная Зевсова влага,
исполни недра жадных лон!
Кинемся, девы, в потоки живые!
Истаем, девы, в ключах небес!
Окунуться приволье нам — в потоки живые!
Струй горных восторги —любовь небес!
Хор разбегается. — Недолгий могучий ливень. — Ливень внезапно проходит. — Солнце у притина. — Грозовая туча лежит на вершине Сипила. — С горы нисходит Тантал, высоко подняв рукой плоскую чашу.
ТАНТАЛ
С высот святых, потироносец, нисхожу
я в мир глубокий, опьянен божественно,
подъяв высоко в чаше светлой страшный дар
рукою дерзновенной... О, мой полный миг!...
Тебе привет, глубокий мир! прекрасный мир!
воскресший мир! преображенный, чистый мир!
новосвятой, новоявленный, пышный мир!
Олимп нисшел на долы; и в эфир небес
—
и вы, кристаллы гор моих, — в лазурный свет!
Прозрачный мир, блаженный мир, бессмертный мир,
несу тебе я в чаше светлой верный дар, —
омытый мир! мир искупленный! мир богов!
Тебе, страдальной, я несу, о Мать-Земля,
напиток света! Твой я сын, и твой я свет!
И ты, струя бессмертья, ты, амбросия,
святая сила, что доднесь уста владык
поила жизнью! — возведи рабов в царей,
воздвигни никлых дола, воззови богов
из персти тленной!... Пламеней, ужасный дар,
в устах земных, — и немощных испепели
своею влагой, яд целебный сильных душ,
родник огня, жажд огневых родной потир!
Я нисхожу, о люди! Пейте все мой дар!
Нет меры в чаше, — нет в бессмертной чаше дна!
Пусть пьет бессмертье, кто дерзнет испить свой суд!
Всех жажд здесь утоленье: пусть, кто жаждет, пьет!...
Один, я жду... Так не дерзнул прийти никто?
на сретенье свершения великого?...
Мужайся Тантал! Ты — один. И дол презреть,
благий, не мысли! Низойди в глубокий дол —
и нищим проповедай, и глухим кричи!...
Почто смутился помысл твой? Смей сиротеть!
Твои — погибли... Мой Сизиф! Икси́он мой! —
со мной бы вы доили чернокосмых коз...
Косматых туч Эгидоносца нектар мы
испили б вместе, мой Икси́он, мой Сизиф!...
Сизиф и Иксион выходят из пещеры.
СИЗИФ
Зов друга — слышишь? — именует нас, друзей...
ИКСИОН
И голос ведом, и имен я слышал звук.
СИЗИФ
Мне мрак подземный стелет очи. Кто грядет?
ИКСИОН
В огне великом Та́нтала я вижу лик.
ТАНТАЛ
Привет, пришельцы! Радуйтесь, и пейте вы
первины неба! Первым пришлым — первый дар.
СИЗИФ
́нтал!
ИКСИОН
Тантал!
ТАНТАЛ
Ты ль, Икси́он?... Мой Сизиф!
ИКСИОН
Еще Икси́он пламенный не отгорел!
СИЗИФ
Ни рыть Сизиф, предумышляя, не устал.
ТАНТАЛ
Как, зверь травимый, спасся ты ко мне от псов?
ИКСИОН
Сизиф меня на быстролетном корабле
к тебе приносит, отчим изволением —
отца Эола, при попутном веяньи,
из своего Коринфа, где, скиталец, я, —
от жертвенника к жертвеннику Зевсову
под оводами бегая горючих жал, —
закручен тайным роком, очутился в ночь
великих оргий, тризны ль буйной, меж личин
плачевных сонмов... Там предстал мне царь-Сизиф —
— и мне шепнул: «Бежим огней
на берег темной соли»... И меня умчал.
ТАНТАЛ
Бичем тебя путеводил к спасенью рок,
мятежник мощный! Но каким щитом возмог
ты стариц медноногих отразить набег?
ИКСИОН
Заклятьем частым силы, Та́нтал, огневой,
взывая огненосицам настигшим: «Прочь!
Огонь огня не уязвит! Огонь — мой щит!»
ТАНТАЛ
Со мной отныне будешь пить жажд огневых
родной потир. — Сизиф лукавый, испытать
твой лук тугой хочу я, — тетива твоя
не ослабела ль, брат любимый, царь путей?
Твой лик я вижу, — отемненный смертью лик, —
еще ль ты жив — не ведаю... И мысль страшит
тебя пытать! Как снес бы я, тебя обрев,
твою утрату, мысль моя. Сизиф живой?
СИЗИФ
Как крот слепой, прорылся я из темных недр
́нтал! И не смог Аид
затмить мне память: соблазнил его я сам
искусной кознью и сплетеньем тонких лжей.
И отпустил он связня на урочный срок
к живым, — им заповедать правых тризн устав
и даней жирных и поминок, возалкав
даров благоутробных от рабов своих.
Затем что пременились жертвы тучные
моим веленьем по лицу земли с поры,
как в темь увел меня Аид, — и бог взалкал.
И Персефону бледную я ж обошел
прельщеньем хитрым; и отпущен был на свет,
должник и подневольник, на недолгий срок.
Так я прорылся на-земь, темный крот. Слепит
обитель света взоры, что̀ насытились
подземной мглой. И солнца лик не веселит
очей умерших; но, как тусклый светоч, он
сквозь рдяный пепел еле зрим... И мертвый прах
вниз тяготит, прилипнув, ноги вольные!
ТАНТАЛ
СИЗИФ
Двойник Сизифа — из кургана встал, незряч,
я в полночь обуянных тризн, Икси́она
взыванью внял, и оком ярым взял его
своих путей, и к алтарям твоим привел,
живой под зраком смерти. Ты ж один оплот
личин гонимых, не мужей, о Та́нтал-бог,
чей голос слышу, чьих лучей не уловлю!
ТАНТАЛ
Страдальцы-братья, пейте вы мой страшный дар,
целебный мощным! Праздник вечный вечных встреч
с собой самим, себя обретшим, — вот мой дар.
Между тем кок Сизиф и Иксион касаются устами чаши, Тантал увенчивает их цветами и скидывает с них плащи путников: они являются в пресветлых царских одеждах.
СИЗИФ
О, светлый свет!... Легкая воля!...
ИКСИОН
Та́нтал, гляди! Тантал, бегут,
прочь бегут, прочь, ущельем черным, —
в ужасе тусклые светочи
простерли ниц, туша во прахе
живучие жала!
их чела!
их очи пейте!
Пламенный мститель—
я сам!
СИЗИФ
пьет
Я вижу твой лик: как утро, ты светел,
вождь звездный утра, прозрачный Та́нтал!
ИКСИОН
пьет
Палящий мститель,
иль жизнедатель щедрый, —
Та́нтал, Та́нтал!—
несякнущим пламенем
я истекаю,
как солнце — ярый,
жаркое солнце!
СИЗИФ
Какою влагой сладостно ты опоил меня,
светлый Фосфор, утра вождь
над Амфитриты расплавом серебряным,
вольно зыблющим
неукротимой соли горечь?
Из тучи темной я низлился, светлый бог.
СИЗИФ
Как стан врагов бегущих, облегла Сипил
немая туча.
ТАНТАЛ
Трепеща̀, они грозят...
СИЗИФ
Каким ты хмелем льстивым помутил мой дух,
волшебник хитрый? Ты лукавей, чем Сизиф.
Из влаги белой, мнится я, изрыв, метнул
до неба Тартар тяжкий... Черный Тартар — там,
на главах хмурых; подо мной — святая мощь
подвижной ртути... Туча вниз ползет, грозясь:
напором новым я из волн серебряных
ее вздвигаю... Неистомно-сладкий труд!...
Прибоя зевы... Из глубоких недр разбег
валов гремучих до горы небес!... Все — вал!...
ИКСИОН
Вращается ль свод? Иль сам я верчусь колесом мировым?
Властный волшебник волчком вихревым закружил меня!
Алчущим оком ты солнце пустил мое,
—
движущим пламенем дух поразив,
сердце пронзив
осью единственной!
ТАНТАЛ
Еще ли, мужи, чародейство Та́нтала
дивит вас тайной, как детей, и дух слепой
себя, кто стал, впервые сущим не сознал?
Вы причастились божеству. Бессмертны вы.
СИЗИФ
Померкли ль боги?
ТАНТАЛ
Днесь, вы — боги.
ИКСИОН
Пал Олимп
в глубокий Тартар!
СИЗИФ
И темницы князь — в цепях!
ТАНТАЛ
Коль превозможет мощных— мощь.
СИЗИФ
пьет
Исполни нам,
жизнь, жилы! мышцы, мощь!
пьет
Сердца — огонь!
СИЗИФ
Я трезв, как ветер пьяный. Все стоит.
ИКСИОН
Я трезв,
как полдень раскаленной мглы, недвижимой...
Пей, Та̀нтал!
СИЗИФ
Пей!... Еще ли не коснулся ты
устами чаши?
ТАНТАЛ
Дар небес ненужен мне.
Иным вином я упоен божественно...
Вы движьтесь!... В дрёме затонул избыток мой,
как диск закатный, розами засыпанный...
СИЗИФ
Вспрянь, богоборец!
ТАНТАЛ
Притомил меня восклон.
СИЗИФ
Ты лестью ль или силой чернокосмых коз
доить дерзнул, бог-Та̀нтал, светоч утренний?
ТАНТАЛ
неся в объятьях отчих сына милого
царям в добычу... И восстал за отрока
раздор державцев, и за дар желанный пря
великая вспылала. Взял Пелопс сосуд
бессмертных струй от Гебы юной, и поднес
Крониду чашу. И привлек, обняв, Кронид
его на лоно. Возъярился, то узрев,
Энносигей, ревнуя! Виночерпия
схватив за рамо, из руки Кронидовой
его исторг, — плеснуло чаша полная,
смесила, смута вечных, возгремел Кронид...
Из длани сына чашу взяв, я низошел...
Так к жертвенным притинам тяжек солнцу путь;
но лёгок подвиг нисхождений царственных.
СИЗИФ
Доколе распря буйная их рознит род, —
её же ты посеял, — серп кривой точи!
ТАНТАЛ
Вы сев мой жните!
ИКСИОН
мне будешь оком... Все горит... Я — жадный клуб
огня слепого! Я — слепого ока вихрь!
Вращает глад мой пламя... Колесо мое
кати, возница зрячий, на Олимп крутой!
СИЗИФ
Пей, Та̀нтал, силу!... Иль друзьям изменник ты?
ТАНТАЛ
Пью, други! Пью — не дар небес: добычу пью
и дань мою... Тебя не жажду, — не дрожу,
бессмертный кубок! Что несешь ты Та̀нталу,
немая Вечность? Кольцами давно с тобой
мы обручились... Се, венцом своим себя
венчает царь!
(Пьет)
А, золотая влага! ты
закат моих опочивален огневых!...
Делите мир мой, други! Чащу мне мою
одну в удел оставьте!... С ней — печаль мою...
СИЗИФ
Не час лить слезы, Та̀нтал!...
Я смеюсь!... Пылать
вы будете и двигать подъяремный мир,
мой пламенник — Икси́он, мысль моя — Сизиф!...
А я...
()
ИКСИОН
Что Та̀нтал изберет?
ТАНТАЛ
Плясать —
из этой чаши, — нет в бессмертной чаше дна!
Вы, други, будете царить, а я — плясать,
скитаясь долу! Упоенный сонм со мной
содружников, сочеловеков, собогов! —
Вы ж стерегите свой венец: они встают,
как лес дремучий, — и со мной запляшет лес!...
Смеется Та̀нтал! Пляшет с ним его Печаль, —
его «Довольно!» слав прощальных, — и его
«Приди!» обетованьям Адрастеиным...
Погружается в дрему.
ИКСИОН
Он пьян. Одни мы путь найдем, Сизиф!
Бежим на пир! Стремит меня, пылая, глад.
СИЗИФ
́он! Час не ждет. Еще богов
ярится распря: огневицами дрожит
немая туча. Ты мятеж зачнешь; а я
похищу первым даром жезл у Гермия —
ключ огнезмейный преисподней ночи, скиптр
крылатый посох вездесущих веяний.
Им овладев, тебя спасу я в черный час...
ИКСИОН
Веди, Сизиф, соратника! Великий пыл
Добычей Геру я избрал, что̀ свод небес
в надменном лоне держит. Ворог твой — Кронид
позна̀ет мощь Икси́она, пред тем как мы
его низринем в Тартар! Ты отмщен. Сизиф,
Вперед, вожатый! Возалкал Небесной я:
в ее лазурном лоне я хочу пылать!...
Где влага? Грудь горит! Огонь — мой щит!
Уходят оба.
один, в полудреме
За грань склонилось Солнце. Видит мир зарю;
оно ж не видит мира, — лебедь сумрака,
лучистый челн в немом кольце безвидных бездн...
Пустые дали пьют твой свет, и пьют из них
другие дали, — и за теми жаждет даль...
И дали не светлеют... О, страдальный Свет!
ХОР
входя
(Строфа)
́ пророчила нам, о сестры,
лиясь из пещер глубоких, влага? —
будто стаею горлиц нас,
белокрылою голубиц
обернет миродержный Зевс, —
за грань черную Океана
дароносицами богов
мы полетим за амбросией сладостной,
да вознесем святыню
Зане мы свершали жертвы
и бессмертную пели влагу.
ТАНТАЛ
в дреме
́ва, о страдальный Свет!...
ХОР
(Антистрофа)
Смолкни, гимн! Под бессмертным солнцем
почиет оратай в Панов полдень...
Близ царя неземной игрой
В мир ее полубог принес!
О небесная влага!
молясь, с трепетом отступаем,
кроя лик, от твоих лучей!...
блюдя незримой стражей,
стражей чуткой святое чудо!
Оратай, почий! В безмолвном
полдне полном — почила Тайна.
БРОТЕАС
устремляясь на сцену и видя чашу
Ужасный луч!...
Падает на колени, ослепленный. Потом близится к чаше, заграждая глаза рукою.
Осколок неба! Ужас неба синего!
Надменный луч! Луч благосклонный! Нежный луч!
Неумолимый, неизменный! Луч суда!
Священный луч! Непостижимый, правый луч!
Дверь в хаос синий и в паденье вечное!...
Опускается на камень, закрыв лицо руками, кок охваченный головокружением.
ТАНТАЛ
бредно
Чу, свет!
Отзвук — луч! Луч — ответ!... Чу, зажглась
в далях звезда... За ней другая...
Мирьяды звонкозарных звезд!
громов горящий вир!...
БРОТЕАС
Спит Та̀нтал. Упоен — и спит, и грезит сны...
Свое, о Та̀нтал, ты свершил. Что ты свершить
—ты пришел...
Он звал; в него ты метил; и — пришел... Зачем?
Бессмертным стать, стать богоравным, стать благим?
Кого возненавидел, — поразить?... Кого
Бротеас ненавидит? Не себя ль? Двойник
— меня, убийцы. Меч
лазурный остр. Когда возненавидел ты
в себе свой смертный лик, — его казни! Испей
свой суд! Простри лишь руку, — и не будешь ты,
что̀ был; и будешь ты... — что̀ будешь... Грезит он...
̀ грезит Тантал, упоен бессмертием?
Подкрадывается к Танталу.
ТАНТАЛ
во сне
Кто водит свирелью, или лирой кто
Ах, то песни моей запев!
Пьяной пляской мой дух вскружил
их новозданный сонм...
Мой лик — их лик богоявленный!
БРОТЕАС
Оратай нив бессмертных, видит он свой сев
родимых солнц... Меня ж посеял в дольний тлен!
И дар, не по плечам земным, подъять велел!...
тебе предстал: его ль бежишь?... Он пьян и спит:
ты дар восхить!... А, горше всех обид земли
тебе сознанье, что родился смертным ты!...
Так он родил... И ты пришел — на суд!... Чей суд?...
ТАНТАЛ
во сне
Ночь безликая! Встань узреть
наших сынов, о Адрастея!...
Его ты ненавидишь. В нем — себя!... Свой рок
ты звал, о Тантал! Ибо Ночь узреть — твой рок.
Ты, так меня родивший, так сказал мне сам.
Сойди же в Тартар! Там бессмертен, Тантал, будь!
Схватывает чашу.
Сафир святой! я не испить тебя пришел:
нет, расплеснуть твой страшный суд, твой гнев пролить!
Разлейся, чаша! и из персти возопи
«Меня нисхитил Та̀нтал, осквернил, пленил!»
Разлейся, влага, и громами заглуши
его пэан победный! Жаждет мир суда:
в тлен просочись, и гноища испепели!
ТАНТАЛ
Дети — солнца! дети!
отца обтекаете, светлые, вы, —
и призыв отца
БРОТЕАС
Детей зовет! Ему не внемлет светлый сонм!
Ты страждешь, Тантал! И страда — бессмертие...
Ты ж отстрадала, мать моя!... Отец, отец!
ТАНТАЛ
во сне
Ах, кто свет, тому — чуждый не светит свет!
Солнце осветит кто? — Отзвука солнцу нет.
Светись, страдальный! Ах, твой свет — тебе тюрьма!
Я — связень тьмы: но и в темницу светит свет...
Вернись, беглец, в темницу! Но стопы твои
вросли. Еще ль твой миг — не свет? Беги!
на неистомных раменах бессмертия?
Как свод эфирный, чаша полная легко
в деснице дерзновенной... И давно привык
ты грозы вечных презирать, ни жертвами
Своим кумирам ты отец: возмни же стать
отцом живых, и чашу неба им предать, —
ей приобщась, ей приобщить юдоль живых!
Смей щедрить, ты, завистник! В красоту дерзни
О, ужас персти — лик слепящий красоты!...
ТАНТАЛ
во сне
(Антистрофа)
вижу их, слышу их... Слеп их свет,
глухи они: то — солнца, Та̀нтал!...
Ты ж, солнце — Та̀нтал, солнце сам, —
видишь их, внемлешь им...
— солнце ль ты?
БРОТЕАС
Что грезит Тантал?... Земнородный, — солнце ль ты
Надмися!... Над тобой надмиться, мать?... Проснись,
ты пьян, Бротеас! Се, твой суд уже испит.
нечистыми устами я припал к тебе
с лобзаньем мира. И лобзаю землю я.
Рассудит право с ней меня твой кроткий суд...
Разбейся ныне! И не громный гнев пролей
дол, жаждущий свершения великого!...
Пролейся жертвой мира! жертвой тучною
на ниву Правды вечной!... Мать, с тобой ожить...
Бротеас разбивает чашу,и падает, пораженный молнией. Разлитая влага рассыпается по земле жемчужинами. С громовыми раскатами, черные тучи окутывают местность. Стая белых голубиц, низлетев, собирает в клювы жемчуг и поднимается с своею ношею к небу. Сгущается непроницаемый мрак.
* * *
ГЕРМЕС
Проснися, Тартар!... Иль паденье мощных Трех
от снов тебя не разбудило, тяжкое?...
Проснися, Тартар! Иль невнятен Гермия
Проснися, Тартар! Не вотще горит мой ключ.
ГОЛОС ТАРТАРА
От снов устал я. Бремя тяжко новых снов.
ГЕРМЕС
ГОЛОС ТАРТАРА
Бессмертны ль мужи, и своих ли связни снов?
ГЕРМЕС
Бессмертны Трое, и в темницах снов своих.
Кто полубоги? Где настиг их орлий огнь?
ГЕРМЕС
Сын Зевсов, Та̀нтал. Царь Икси́он. Царь Сизиф.
Надмился Тантал, и нисхитил в дольний плен
восшед на пир с Пелопсом, жертвой отчею;
и свергли жертву боги в смертный дол, презрев.
И двух наслал он богоборцев, упоив
бессмертной влагой, на Сипил-гору, богов
И Геру миродержицу Икси́он-царь
объять на ложе воспылал; но Зевс в тот час
простер пред мужем буйным зыбкой тучи лесть,
и — Герой мня — мару́, Нефелу, он объял:
Тем часом жезл мой мнил схватить Сизиф, ловя
руками в тучах огневицы зарные.
И подлетели голубицы Зевсовы,
амбросии нетленной вознося с земли
на трех могучих. Их пленив, во тьме почий!
Гермес исчезает.
ГОЛОС ИКСИОНА
О Та̀нтал! обод огневой схвати, держи!
ГОЛОС СИЗИФА
О Тантал! камень удержи... Скользит утес —
и рухнул!... Тантал! тяжкий помоги вздвигать!
ГОЛОС ИКСИОНА
Ты спишь ли, Тантал?
ГОЛОС СИЗИФА
ближе
Тантал, Тантал, дремлешь ты?
ГОЛОС ИКСИОНА
ближе
ГОЛОС СИЗИФА
удаляясь
Движу я! Ты, Тантал, спишь?
ГОЛОС ИКСИОНА
вдали
ГОЛОС СИЗИФА
вдали
Тантал!
ГОЛОС ТАНТАЛА
Мой Икси́он!... Мой Сизиф!...
далеко
Я мучусь, Тантал!
ГОЛОС СИЗИФА
ближе
Тантал, Тантал, стражду я!
близко
Будь проклят. Тантал!
ГОЛОС СИЗИФА
близко
ГОЛОС ИКСИОНА
удаляясь
Будь проклят. Тантал!
ГОЛОС СИЗИФА
Тантал!...
ГОЛОС ТАРТАРА
Тантал, солнце ль ты?
ГОЛОС ТАНТАЛА
яви, поведай...
ГОЛОС АДРАСТЕИ
Ты — мой, о Та̀нтал! Горе, Та̀нтал! Ты померк.
Во мраке становится различимым темное видение висящего в воздухе Тантала. Обеими руками он поддерживает нижний край огромной потухшей сферы.
Ты темен! ты темен! Свет твой, свет угас!
Горе, Та̀нтал! Твой свет угас!
Тантал, где твое солнце? где?...
Смеркнул Тантал, родитель солнц!
—мертв...
Так вот обет твой, Адрастея!
Родивший светы свет—угас...
Тантал, где твое солнце? где?...
Темной окаменев громадой,
тебя подавив, твое темное солнце...
И рухнуть грозит
на тебя твое мертвое солнце...
ГОЛОС АДРАСТЕИ
— солнце. Горе солнцу! Бог богов
родил. Померк родивший... Я была твоей!
ΤΕΛΟΣ.
Примечания
ТАНТАЛ
ТАНТАЛ. Трагедия. — «Северные Цветы — Ассирийские.» Альманах IV. Книгоиздательство «Скорпион». Москва. MCMV. стр. 199-245. Через три года после появления «Тантала» поэт Генри фон-Гейзелер (Henry von Heiseler) размерами подлинника перевел трагедию на немецкий язык. В. И. был в восторге от перевода, хоть и досадовал на Гейзелера за опущение цезуры в ямбическом триметре. Перевод «Тантала» был сделан в 1908 г., но в печати он появился лишь через 32 года: Wenceslas Iwanow. TANTALOS Tragödie. Deutsch von Henry von Heiseler. Karl Rauch Verlag. Dessau und Leipzig 1940. В 1903 г. В. И. задумал написать трилогию: трагедии — «Тантал», «Ниобея», «Прометей». 1/14 XI. 1903 из Шатлэна В. И. пишет Брюсову: «... Что до Сев. Цветов, — желательна ли Вам первая часть моей задуманной трилогии — «Тантал»? Трагедия займет не менее трех листов. Я хочу за нее приняться и, если Музы будут благосклонны, написать ее до Рождества. В отдельном же издании, как Вы замечали, трилогию лучше не дробить. Правда, я очень занят. (...) Тем не менее я едва ли буду думать в ближайшем времени об ином, чем «Тантал». Итак, желателен ли он Вам?» В письме от 29/16 XI. 1903 В. И. пытается установить сроки: «Что рукопись для Сев. Цв. должно представить уже в самом начале декабря было для меня неприятной неожиданностью, так как я рассчитывая как-раз написать для альманаха «Тантала», думал, что есть для того время: альманах ведь выходит к Пасхе, и я предполагал, что рукопись можно представить и в Январе.» Но уже 28/15 декабря В. И. пишет менее уверено: «Тантала очень хотел бы написать теперь и имею на то большую надежду; но излишне объяснять Вам, что исполнение такого замысла зависит не от твердого желания или трудолюбия. Займет он едва ли значительно больше трех листов; считаю приблизительно, что число стихов не дойдет и до 1500. Имею я в виду объем эсхиловых трагедий (Прометей — менее 1000). Вероятнее, что трагедия не займет и трех листов.» В новолетнем поздравлении к 1904 г., 25 декабря В. И. сообщает: «Тантал пишется; далек от окончания, но перспективы прозрачны. Так что моя надежда приготовить его для Сев. Цветов стала твердой. Я дорожу видеть его напечатанным вместе с Вашей драмой.» И в том же письме, устанавливая порядок размещения стихотворений первых двух отделов «Прозрачности» он приписывает на полях: «Важный вопрос: не уничтожить ли V-ый отдел книги (хоры из Тантала и Ниобеи), если объем ее и без того значителен?» Значит, некоторые хоры трилогии уже в 1903 г. не только были написаны, но посланы в издательство «Скорпион».
Работа над Танталом осложняется. 26 февраля (10 марта) 1904 г. В. И. извещает Брюсова: «Он (Тантал) мог бы быть скоро закончен, если 6 мне не представилось внутренне необходимым раздвинуть первоначальную схему плана, ввести новые сцены, одним словом сделать перемены, увеличивающие объем произведения. Отсюда две трудности осуществить план напечатанья трагедии в Сев. Цветах: вопрос времени и вопрос объема. Если Сев. Цв. будут изданы этою весной (несмотря на Ваши сомнения о том, подходящее ли теперь для того время), мне остается предложить Вам (так как с марта альманах должен уже набираться) то, что готово в настоящую минуту, следовательно — отрывки. Именно предлагаю: «Ниобея: Отрывок из трагедии» (начало трагедии Ниобея). Несмотря на неудобство сообщения фрагмента из произведения, долженствующего по своему роду действовать как целое, — в Данном случае считаю такое сообщение эстетически возможным и для меня приемлемым. Отрывок обнимает приблизительно печатный лист и есть нечто законченное. Если же редакция Альманаха имеет сомнения относительно допустимости отрыв. из трагедии, я вполне понимаю и такую точку зрения. Но Тантал как целое произведение также, к сожалению, не могу представить немедленно.» И 27 февраля: «В дополнение ко вчерашнему письму, прошу Вас, дорогой Валерий Яковлевич, в случае нужды иметь рукопись Ниобеи немедленно телеграфировать мне: «en. voyez». В. И. дает адрес Шатлэна, но пишет из St. Cergue sur Nyon. Ивановы уже с января 1904 г. собирались поехать в Россию; В. И решил отказаться от лекций в Париже: «Война изменила мои планы на ближайшее будущее: ехать в парижскую колонию было слишком не по сердцу, увидеть же теперь Россию стало почти потребностью...» Но болезнь и самого В. И., и Л. Д. заставила их провести зиму в горах. Они весною приехали в Россию и пробыли до середины лета. Брюсов с наступлением жары уехал на Оку, откуда в июле писал В. И. в Швейцарию: «Дорогой Вячеслав! Да будет это моим первым приветом Тебе в Твоей Villa Java. (...) Не знаю почему это письмо написалось на Ты. Я попробывал изменить, ничего не вышло...» В. И. откликнулся мгновенно: «Дорогой Валерий, благодарю тебя. Благодарю за прошлое и живое, и за первины живого нового (...) Сижу над рукописью Ниобеи...» Однако «Ниобея» закончена не была, даже и в позднюю осень. Брюсов начал беспокоиться: «Северные Цветы частью уже сданы в типографию. Нам необходимо теперь знать может ли Ниобея быть у нас в течение ноября, не позже». Вместо Ниобеи Брюсов вдруг получает неожиданное письмо от В. И. 2 ноября 1904 г. со след. содержанием: «Огорчу ли тебя — не знаю, но... трагедия сегодня закончена, и трагедия эта — «Тантал». Опять обманываю вас. Но лично рад, что это «Тантал»; написать «Ниобею» раньше было невозможностью. «Тантал» содержит 1400 стихов или немного более (4—листа, думаю). Если берешь ее для Сев. Цв., извести меня, что рукопись должна быть выслана, хоть телеграммой. И я вышлю тотчас». И уже в субботу, 26/13 ноября (В. И. по рассеянности датирует письмо предыдущим месяцем) он предупреждает: «Тантала» я отослал (...) В «Тантале» как видишь, я начинаю стих с маленькой буквы. Казалось мне, что это облегчает фразировку. Но за эту поэтическую орфографию не стою: в Сев. Цв. нужно соблюсти единство. Притом я представляю себе трагедию, напечатанную крупным (более удобным для чтения стихов в массе) шрифтом, а не шрифтом «Прозрачности» и «Urbi et Orbi». Стих, как ритмическая строка только выигрывает от Майюскулы. (...) Опять о «Тантале». Ты увидишь, что изменения, которые я тебе обещал, я все же не сделал. Оказалось, после пережитого тогда кризиса, что его первоначальный архитектурный план — художественная необходимость. Да и сомневаюсь, конце концов, в абсолютной несценичности долгого вступительного диалога между Танталом и Хором. Этот пролог (трагедия трагедии, первая внутренняя трагедия) — все таки диалог и требует богатой игры и героя, и хора.» Пережитый кризис, о котором упоминает В. И., это — мучительные приступы тоски и уныния от сознавания своего «неправого» земного самодовления, от признания вины непреодоленной «целлюлярности» своей, от ощущения себя убийцею, вошедшего в этот мир, и осуществившего себя как особь посредством уничтожения других возможностей. Такое трудное преодолевание «индивидуализма», душевно и духовно болезненное сказалось физически в припадках страшнейшего удушья. Тогда отчаянным усилием воли поэт следует древней телестике и катартике, прибегает к трагедии для «очищения страстей». Трагедия эта — «Тантал». (ср. том первый, стр. 81-84) В письме от 18 ноября В. И. уже дает технические советы: «Нет ли возможности добыть шрифты гласных с ударениями, как и, ы и особенно i (i отпадает при новом правописании. — О. Д.) — для «Тантала»? Вся моя метрика пойдет прахом, если читатель будет упорно произносить «Иксион» и «Амфион», как «Тантал». После опубликования «Тантала», в журнале «Искусство» появилась ругательная статья. Андрей Белый возмутился, рассорился с «Искусством», отказался от участия в нем. «Тантала» Белый сразу полюбил и остался ему верен. Впоследствии он писал: «Вячеслав Иванов трагедию светлого «Тантале», драме своей нам сжимающей души.» («Русская лит. XX века под ред. С. А. Венгерова, Москва, 1917. книга VIII. Стр. 143). В. И., узнав о случившемся, пишет Андрею Белому 1 Декабря 1905 г.: «Дорогой Борис Николаевич, после нашего свидания в Москве дошла до меня весть, что причиною твоего разрыва с «Искусством» послужила — моя трагедия... Я не мог уже увидеться с тобою, как и не мог потом писать тебе (вследствии перерыва почтовых сообщений), — но все время мне хотелось сказать тебе, до какой степени я тронут этой истинно Дружеской и великодушной защитой меня как поэта. Итак, благодарю тебя и обнимаю от всего сердца. Знаю обо всем однако в общих чертах и не ясно представляю себе, почему из твоего протеста как критика против чужой критической оценки могла развиться ссора.» И, горячо убеждая Белого не отказываться от участия хотя бы в «Золотом Руне», В. И. добавляет: «... а что касается критики на моего «Тантала» в «Искусстве», я, безусловно предоставляю каждому иметь свое мнение о моих произведениях и их ценности. И если бы мне было неловко после того писать в «Искусстве», то никак уж не неудобно писать в «З. Руне.», сохранившем только некоторые общие редакционные имена.» И кончает В. И. заявлением, что сотрудничать согласится лишь в том случае, если Белый сообщит редакции о своем «решении примкнуть к органу». (...) «Только предложение с твоей стороны лает возможным наше (обоих) участие в «З. Р.» Но поступай найдешь для себя лучшим и правильным.» Henry von Heiseler (1875-1928) — немецкий писатель, поэт, доп. матург, полиглот, известный переводчик классиков и модерни стов. Г. Гейзелер родился в СПб. в немецкой протестантской семье Он получил блестящее, немецко-русское образование. Родители его были русскими поддаными, и «Генри» пришлось в России отбывать воинскую повинность. В двадцатитрехлетнем возрасте он переехал в Германию, поселился в Мюнхене, женился, вел светскую жизнь, вращаясь в литературных и театральных кругах В 1901 г. поразившая его встреча со Стефаном Георгом навсегда определила духовное русло его жизни. Он столь близко сошелся с самим поэтом и его кружком, что Стефан Георге порою устраивал свои литературные собрания в мюнхенском роскошном, просторном доме Гейзелера. В 1908 г. Гейзелер послал В. И. свой перевод его «Тантала». В. И. высоко оценил полученный подарок, решил, что следует ответить обстоятельно, сделать тщательный разбор гейзелеровых достижений, и он никак не мог найти время для такого подробного письма. Не получая нетерпеливо ожидаемого отзыва, Гейзелер бросился в Петербург и сразу отправился к В. И., с которым ранее лично знаком не был. Впоследствии сын его Бернт любил повторять друзьям рассказы отца о том первом свидании с В. И.
— «Если Вам не нравится, так и скажите прямо!»—такими словами угрюмо и раздраженно вместо приветствия обратился автор перевода к автору «Тантала». — «Да ведь это превосходно, замечательно, чудесно. Как хорошо, что Вы приехали!», — восклицал В. И., горячо обнимая обрадованного гостя. Они сразу подружились. Гейэелер стал часто посещать «башню». За свое длительное пребывание в СПб. он много поспособствовал внутреннему сближению В. И. со Стефаном Георгом. Прежде всего он тронул и взволновал В. И. сообщением, что он показывал Георгу «Тантала» и, что Георге, даже через перевод, признал в авторе трагедии «большого мастера слова» и узнал в нем сочувственника в главном: в благоговейном отношении к созидательной силе языка. Гейзелер часто на память читал стихи Георга, передавая его ритмическое скандированье и его интонации. «Генри» настойчиво говорил, что при следующей поездке В. И. за границу поэтам необходимо встретиться. Но встречи такой не суждено было состояться. Покинув Россию, Гейзелер лишь редко и краткосрочно посещал родительский дом; но в 1914 г. смертельная болезнь отца заставила его приехать в Петербург. Там его и застала первая мировая война. Он был призван и должен был сражаться в русской армии против своих немецких родственников и друзей. В разгаре Октябрьской революции он — офицер — был арестован.
После всяческих приключений и мытарств ему удалось бежать в Германию. Он поселился в своем милом, окруженном лесами домике купленном им еще в 1905 г. Там, в Баварии, у подножия Альп, он тихо, много работая, провел последние годы своей жизни; там он и умер в ноябре 1928 г. Большую радость доставляли ему литературные успехи его сына — как он, писателя и поэта. За рубежом В. И. с Гейзелером не виделся, даже адреса его не знал. В 1937 г. к В. И., в его квартиру на Монте Тарпео Герберт Штейнер, редактор «Corona», привел однажды молодого сотрудника журнала и представил: Berntvon Heiseler. В. И. с живым интересом слушал рассказы Бернта об отце. В последний год выхода «Короны» Бернту после отъезда Г. Штейнера в Америку было поручено редактирование журнала. Творческая деятельность Генри фон Гейзелера интенсивна и разнообразна: он написал несколько сборников рассказов и статей, несколько книг лирики, несколько драм, с успехом исполнявшихся в разных театрах. Из русских авторов он переводил и поэтов, и прозаиков: Пушкина, Алексея Толстого, Сологуба, Вячеслава Иванова, Тургенева, Лескова, Достоевского и многих других.
НИОБЕЯ
«Ниобея» написана не была, хоть и сообщает о ней В. И. в июле 1904 г. в письме Брюсову из швейцарской виллы «Ява»: «Сижу над рукописью Ниобеи, от которой неохота отрываться ни для чего другого. У нас под стародавним, широко раскинувшимся кедром, прямо рай. Солнце еще не угасло. Полдень прекрасен. А «Белая Гора» — не разоблачается.» (ср. стр. 676) Фрагменты трагедии (насколько мне известно) никогда нигде в печати не появлялись. Где рукопись — не знаю; быть может, она обнаружится в каком-нибудь хранилище манускриптов. В римском семейном архиве Ивановых оказалось несколько черновых набросков; среди них немного внятных строчек. — Вот они:
Ниобея тихо приподымает с лица темное покрывало. Горная местность вокруг: луговые склоны Сипипа: утесы, увитые плющом. Изредка звуки свирели вдали. Нашедшее облако медленно расходится: Ниобея провожает его глазами.
НИОБЕЯ
О, Зевсов облак, голубь тьмы, затвор очей,
До дна испивших света свет и ночи ночь,
Как сизокрылой бурей, что дремой глухой
Меня обвеял: ах, почто с главы моей
Ты стаял ныне, как с нагой вершины снег?
Что не умчал, могучий пестун, Гарпий брат,
В родимый сонм богами убиенных чад?
...
Так, безучастным оком вижу вновь тебя,
Далеких дней пустынный сад! И вас, холмы,
Святой приют разлукой окрыленных грез,
Покой недвижный хладных скал престол,
И ткани темной вкруг главы поникшей тень;
Но вожделенней камнем стать меж глыб немых.
.......................................................