1895
1895 - 1 января И. М. Гревс, обеспокоенный «пораженческими настроениями» Иванова, пишет ему из Парижа: «Друг мой! Сделайте усилие над собой, переломите колебания, сомнения и самолюбие; сочтите себя приготовленным к экзамену; засядьте за переписку в окончательном виде диссертации, не подвергая ее больше улучшениям <...> чтоб весною окончить все и стать доктором. Поверьте же хоть раз уверениям друзей, которые убеждены в вашей полной научной подготовленности к докторству...». Это письмо «глубоко тронуло» Иванова и, в совокупности с призывами М. Н. Крашенинникова, убедило его не возвращаться в Россию с «пустыми руками». Поскольку еще осенью он убедился, что научная работа во Флоренции на порядок менее продуктивна, чем в Риме («... Во Флоренции написать что-нибудь <...> очень трудно при отсутствии нужных пособий»), Иванов решает вновь вернуться к столичным библиотекам, «привести свою работу в окончательный вид, сделать ее druckfertig (годной к печати - Ред.) и даже, если представиться возможность, переписать набело». По его расчетам, на все это должно было хватить шести недель уединенного пребывания в Риме «по образу Гревса», т. е. в состоянии предельной сосредоточенности исключительно на научной деятельности.
10 января Иванов и М. Н. Крашенинников одновременно покидают Флоренцию, первый уезжает в Рим, второй - в Петербург. Вечером того же дня Иванов прибывает в Рим и устраивается у старых знакомых, в семье Микели-ни, переехавшей на via Veneto, 33.
11 января Иванов пишет в Париж ответ на новогоднее письмо Гревса, благодарит друга за поддержку и выражает твердую надежду «представить в Берлине свою диссертацию в апреле». В январе, сразу по прибытии в Рим, Иванов возобновляет посещения Германского археологического института и исключительно интенсивно работает в библиотеках, «лишь мимоходом бросая беглые взгляды на знакомые мраморы Капитолия и Ватикана». Тем не менее, продуктивность его научной деятельности существенно осложнена драматическими личными переживаниями.
16 января начинается его переписка с Л. Д. Шварсалон, свидетельствующая о новом «взрыве страсти», бороться с которым оба не в состоянии.
19 февраля написано стихотворное воспоминание о прошлогоднем воскресенье в Анцио - «Помнишь, как над бездной моря..».
20-21 января Иванов запечатлевает образ Л. Д. Шварсалон в театре Фье-золе в стихотворении «Тризна Диониса». Помимо личных потрясений Иванова отвлекают от научной сосредоточенности и бурные политические события как в Европе (острейший правительственный кризис во Франции, в результате которого президент-консерватор Ж. Казимер-Перье был вынужден подать в отставку и уступить место умеренному либералу Ф. Фору) и России (речь Николая II на приеме дворянских, земских и городских делегаций, положившая конец надеждам интеллигенции на скорое ослабление политической реакции).
Тем не менее, 13 февраля он сообщает Л. Д. Шварсалон, что уже «принялся за переписку диссертации» и полагает завершить работу и вернуться во Флоренцию «до половины марта».
1 марта Иванов присутствует на заседании в Германском археологическом институте, а 3 марта - переезжает на новую квартиру в доме на via Palestro, 97 (поближе к Капитолию), твердо решив завершить здесь «значительную, если не большую часть работы» и покинуть Рим 15-го числа («Оставаться дольше здесь по многим причинам мне неудобно, да и семья уже давно заждалась меня во Флоренции»).
Однако 6 марта Иванов получает открытку от И. М. Гревса, в которой тот просит друга об экстренной встрече для обсуждения «ряда важных вопросов» (профессор В. Г. Васильевский, уходя в отставку, предлагал своему ученику занять его место на кафедре Петербургского университета, а также -взять на себя редактуру «Журнала Министерства Народного просвещения»). В тот же день Иванов пишет письмо Л. Д. Шварсалон, используя возможный приезд Гревса, как предлог для просьбы о тайном свидании в Риме: «Для научных совещаний с Гревсом было бы почти необходимо остаться в Риме, тогда мы приехали бы вместе <с Гревсом> (в апреле?) во Флоренцию. Но ты меня ждешь... но сам я также не могу принести в жертву, по крайней мере, две недели нашей "дружбы" перед разлукой или, говоря вернее, не могу противиться <...> своей жажде твоей близости. Остается написать, что я "на выезде"... Подумай, как нам быть? - До некоторой степени могу сказать, что кладу нашу судьбу в твои руки».
10 марта, получив ответ от Л. Д. Шварсалон, Иванов посылает Гревсу телеграмму, что остается до его прибытия в Риме. (14 марта деликатная Д. М. Иванова пишет крайне удивленному и смущенному такой неожиданной «жертвой» Гревсу, что сама советовала мужу «остаться еще в Риме и спокойно переписывать дальше свою работу»).
11 марта Иванов телеграфирует Л. Д. Шварсалон: «Останусь в Риме, если Вы приедете немедленно». Ответ «Приезжаю сегодня в полночь».
12-15 марта происходит тайное (она уезжала из Флоренции под предлогом срочной поездки в город Нерви, он объяснил квартирной хозяйке свое трехдневное отсутствие археологической командировкой в пригород Витер-бо) любовное свидание Иванова и Л. Д. Шварсалон в Риме: «Наш первый хмель, преступный хмель свободы / Могильный Колизей / Благословил: там хищной и мятежной / Рекой смесились бешеные воды / Двух рухнувших страстей». «Они не расставались ни на один час. Гуляли по любимым, сразу становившимися памятными местам; жили в какой-то случайной гостинице. Когда она уехала, он почувствовал себя изгнанным из чудесной страны» (О. Дешарт со слов Иванова).
16 марта к вернувшейся из Рима Л. Д. Шварсалон неожиданно приходит Д. М. Иванова. После часовой, очень напряженной беседы с ней Л. Д. Шварсалон остается в убеждении, что жена Иванова «почти уверена в истине», - и тут же сообщает об этом в Рим. Иванов приходит в «ужас» от сознания трагичности сложившейся ситуации, в отчаянье бродит по городу, заходит на кладбище Campo Verano и «припадает к земле», переживая момент некоей «пантеистической эпифании», сообщившей ему «ницшеанское» ощущение своего существования «по ту сторону добра и зла». В последующие дни он испытывает творческий подъем, торопясь завершить диссертацию, которая мешает ему «писать задуманный цикл песен» (письмо к Л. Д. Шварсалон от 19 марта). Упомянутым циклом песен явились «Песни Дафниса» («Цикады», «Испытание», «Весна», «Гроза», «Аполлон влюбленный»). В эти дни создаются также стихотворения «Персть», «В Колизее», «Золотое счастье».
23 марта в Рим приезжает Гревс и останавливается у Иванова на via Palestro. Он передает другу письмо В. Г. Васильевского с предложением университетской кафедры и спрашивает его мнение. Иванов, благополучно разрешив сомнения Гревса насчет открывающейся ученой карьеры, оставляет того в неведении относительно собственных обстоятельств.
Между тем, 24 марта Л. Д. Шварсалон сообщает, что «по письмам из России» она пришла к выводу о невозможности на будущую зиму «пристроиться к порядочному русскому театру» и, потому, с отъездом Ивановых из Флоренции в Россию, любовников ожидает год разлуки. В связи с этим она торопит Иванова с возвращением во Флоренцию, надеясь, что присутствие И. М. Гревса даст ей возможность вновь беспрепятственно бывать у Иванова в последние (как ей казалось) дни перед расставанием: «Я только и мечтаю, что о тех вечерах, которые, благодаря присутствию Гревса сделаются опять возможными. Я буду сидеть в своем уголке на диване, а ты рядом, и мы будем так близко друг к другу».
25 марта Иванов, отвечая на это письмо, писал: «Я иду ночью рядом с Гревсом, и мы тихо беседуем, и я кажусь одинаково с ним настроенным, но как бы удивился он, если бы заглянул мне в душу. Она бесконечно напряжена, она вся трепещет, она расширяется, как широкое звездное небо, мерцающее над нами, и всецело отражает его в себе; я чувствую себя богом, несущим в себе весь мир с необъятной силой, с необъятным страданием, с необъятным счастьем, - и в средоточии моего мира я несу и лелею один милый златокудрый облик». Однако, когда к концу марта Иванов практически завершает работу над диссертацией, дела продолжают удерживать И. М. Гревса в Риме.
30 марта «И<ван> М<ихайлович>, несмотря на все мои убеждения, лелеет крайне неприятный для нас план остаться в Риме один до 10 <или> 12 числа, а потом посвятить во Флоренции дружбе три полных дня».
4 апреля Иванов уезжает во Флоренцию, а Гревс, переехав в гостиницу (?) на via dei Burro, 145, прожил в Риме, интенсивно работая в библиотеке Немецкого археологического института, вплоть до Великого Четверга, пришедшегося в этот год на 11 апреля (русское 29 марта).
12 апреля он остановился во Флоренции в гостинице Casa Nardini (Borgo SS. Apostoli, 17), а на Пасху, 1/14 апреля - был у Ивановых. Именно на эти (пасхальные!) дни приходится разрыв супругов Ивановых. Иванов «во всем покаялся жене, сказал, что в Лидию влюблен безумно, оторваться сразу от нее не в его силах, но он надеется, что со временем "наваждение пройдет". Он попросил Дарью Михайловну не разъезжаться, жить вместе как брат с сестрою. В ответ на такое предложение он получил решительный отказ и заверение от Дарьи Михайловны, что она готова дать ему немедленно развод. Он ее уговаривал повременить: "Ведь вовсе еще и неизвестно, чем кончится это демоническое увлечение". Но Дарья Михайловна настаивала на своем...» (О. Дешарт, со слов Иванова). Все это происходило в апреле, уже после того как свидетель семейной драмы Ивановых И. М. Гревс «в очень запутанном состоянии» вернулся из Италии в Париж к завершению каникул в Национальной библиотеке (16-го апреля). Еще до его отъезда супруги разъехались: до начала мая Иванов жил во Флоренции на via degli Alfani, 49.
До 30 апреля Д. М. Иванова получила из российского посольства отдельный паспорт и вид на жительство, дающий право на пребывание за границей и на возвращение в Россию, и в сопровождении дочери, завершившей школьный год с четырьмя медалями, и американки Bessy, очень поддержавшей подругу в эти дни, выехала из Флоренции в Берлин. Навстречу из Москвы в Берлин выехала ее мать, теща Иванова А. Т. Дмитриевская. Перед отъездом Д. М. Иванова неожиданно попросила мужа записать ей на память все стихи, сочиненные им за десять лет их совместной жизни. Иванов заполнил текстами два альбома и отдал жене в качестве «прощального подарка». Что же касается Л. Д. Шварсалон, то она, напуганная всем происходящим, на эти недели покинула Флоренцию и перебралась в Париж, где, по выражению Гревса, ее «приняла под свою опеку тетя Саша» (А. В. Гольштейн).
9 мая Иванов, независимо от жены, прибыл в Берлин и до 16 мая «вел переговоры» с тещей (которая, помимо прочего, тут же сообщила ему все московские слухи о скандальных подробностях развода четы Шварсалонов), после чего все отправились в Москву.
5/18 мая Ивановы и А. Т. Дмитриевская были в Варшаве, и Иванов, рассказывая об этом в письме к Л. Д. Шварсалон (вернувшейся к этому времени из Парижа во Флоренцию), отмечал: «Границу <России> переступил я не без радостного волнения». Свидание с родиной после девятилетнего отсутствия, впрочем, было у него очень кратким - менее двух недель, которые он провел в Москве, общаясь с тяжелобольной матерью, жившей у А. Т. Дмитриевской. По общему решению, от Александры Дмитриевны скрыли истинное положение дел в семье сына. К тому же, в эти «московские» дни произошло частичное примирение супругов: Иванов заявил, что отныне у него «две жены», а Дарья Михайловна согласилась «делить» мужа с Л. Д. Шварсалон, полагая, что Иванов «человек благородный и гениальный, и что ему, как гению, нужны особые условия счастья» (о чем она тогда же писала в Париж И. М. Гревсу).
19 мая / 1 июня Иванов приехал в Берлин и вызвал туда для объяснений Л. Д. Шварсалон. Свидание любовников вышло крайне тяжелым: статус «второй жены» Л. Д. Шварсалон сочла оскорбительным и уехала в «полупомешанном отчаянии» в Париж к Гольштейнам и Гревсу, а Иванов написал жене в Москву, что его окончательный возврат в семью «возможен и весьма вероятен». Тем временем обнадеженная Д. М. Иванова передала в Москве альбомы со стихами Иванова В. С. Соловьеву и 1/14 июня встретилась с великим философом лично.
На следующий день, 2/15 июня «с gloria» и подробно описала вчерашнюю встречу, дословно передав слова Соловьева: «Стихи великолепные, я их читал с большим удовольствием, в них столько содержания. <...> Лучше издать их отдельной книгой - они произведут цельное впечатление <..> Сборник заметит критика, я напишу в нескольких журналах рецензию. <...> Если желаете, я постараюсь найти издателя». Тем не менее, Иванов медлил с возвращением в Россию и не прекращал переписку с Л. Д. Шварсалон. Это и решило исход дела: не дождавшись мужа, Д. М. Иванова с дочкой уехала в Ялту, к брату А. Д. Дмитриевскому, который, глубоко оскорбленный поведением своего бывшего друга, решительно настаивал на расторжении брака. По-видимому, в Ялту тогда же приехал безнадежно влюбленный в Дарью Михайловну все «итальянские» годы М. Н. Крашенинников.
7 июля Иванов получил от жены письмо, в котором она извещала, что требует от него развода, чтобы выйти затем замуж за Крашенинникова. В тот же день Иванов написал о своем неожиданном «освобождении» Л. Д. Шварсалон, а 15 июля сам приехал в Париж для «окончательного объяснения» с ней.
В ночь на 16 июля (годовщина их первой беседы в Колизее!) Иванов встретился с Л. Д. Шварсалон в Булони, в ее квартире на rue de Paris, 180 и они «окончательно воссоединились». Несколько дней спустя Иванов отослал в Ялту формальное согласие на развод с женой.
В июле-августе Иванов и Шварсалон живут в Булони, изредка выбираясь в Париж для встреч с Гревсом и посещения салона Гольштейнов на улице Ваграм, а затем уезжают в Foret (Бретань, Concarneau). В конце августа Иванов получает письмо из Петербурга от М. Н. Крашенинникова (которому Д. М. Иванова поручила вести дело о разводе) с просьбой «ускорить совершение delle relative formalita, насколько они зависят от Вашего содействия», но отвечает на эту просьбу уклончиво: «Не могу удовлетворить Вашего интереса какими бы то ни было соображениями о принимаемых мною по делу с женой решениях».
Между тем, 16/29 августа Д. М. Иванова вернулась из Ялты в Москву, устроила дочь в приготовительную школу Е. А. Кирпичниковой на Остоженке и 20 августа / 2 сентября приехала в Петербург для начала бракоразводного процесса. Ожидая мужа, она посетила в Царском Селе В. С. Соловьева, вновь передала ему альбомы со стихами и договорилась о встрече философа с Ивановым.
8 первых числах октября Иванов через Париж (где он захватил с собой завершенный текст диссертационного сочинения) и Берлин едет в Петербург для участия в бракоразводном процессе. он останавливается в меблированных комнатах на Почтамтской улице, 13.
7/20 или 8/21 октября он был формально засвидетельствован в полиции как «прелюбодей», а затем, 9/22 октября... был представлен Д. М. Ивановой в гостинице «Англетер» В. С. Соловьеву, «с которым обсуждал возможности литературной карьеры».
В эти же дни его «соперник» М. Н. Крашенинников пытался устроить Иванову магистратуру в Петербургском университете, однако, в отсутствие докторского диплома, к магистерскому экзамену Иванова не допустили, посоветовав, впрочем, «заменить немецкую "промоцию" <...> экзаменом в весенних филологических комиссиях», который давал кандидатский диплом и право как магистрирования, так и преподавания в России.
11/24 октября Иванов сообщает Л. Д. Шварсалон, что «обстоятельства требуют от него безотлагательного решения»: либо остаться в Петербурге «для устройства своей научной и литературной карьеры» и получения постоянного заработка, либо - ехать за границу «для завершения своих тамошних дел», надеясь на ее «дружбу» (т. е. - материальную поддержку). Л. Д. Шварсалон гарантирует свое безраздельное участие в устроении судьбы любимого человека, и 20 октября / 2 ноября Иванов уезжает из Петербурга в Берлин (через Москву, где он повидал умирающую мать - это было их последнее свидание - и дочь). В Берлин он прибыл утром 8 ноября.
9 ноября Иванов нанес визит О. Гиршфельду, который встретил его очень доброжелательно и согласился стать вторым рецензентом на защите, при условии, что первым рецензентом (и, соответственно, экзаменатором) Иванова будет Т. Моммзен. В тот же день Иванов был у Моммзена, который не возражал против оппонирования.
10 ноября Иванов вновь посетил О. Гиршфельда, вместе с которым выбрал главы для официального диспута в качестве печатного диссертационного текста.
К 16 ноября «окончательно законтрактовался» в Берлинском университете: внес 180 марок оплаты за докторантуру, был занесен в книгу докторантов и получил официальное разрешение на привлечение на защиту Т. Моммзена в качестве главного оппонента. Однако необходимо было еще восстановить в канцелярии университета утраченное выпускное свидетельство 1891 г., составить для сопровождения диссертационного текста латинское прошение декану и жизнеописание, а сам текст отдать в печать. Разлука с Л. Д. Шварсалон все более тяготила Иванова.
20 ноября он пишет стихотворение-воспоминание о поездке в Бретань -«Между двух мерцаний бледных...».
29 ноября, уладив все формальности и простившись с О. Гиршфельдом, Иванов покидает Берлин. По совету «Meister'a» он увозит с собой свежепри-обретенные 5 томов «Римского государственного права» Т. Моммзена, без досконального знания которых было опасно выходить на дискуссию с «Altmeister'ом». 4 декабря Иванов приезжает в Париж, где Л. Д. Шварсалон (именовавшая уже себя в частном общении девичьей фамилией - Зиновьева) сняла для них квартиру в доме № 63 на rue de Passy. В декабре они живут достаточно уединенно в обществе детей и компаньонок. Иванов штудирует «Staatsrecht» Моммзена и пишет пространный полемический разбор присланной из Петербурга рукописи очерка И. М. Гревса «Аттик». Вечером 31 января Иванов получает из Берлина письмо от О. Гиршфельда, в котором сообщается, что оба оппонента (Т. Моммзен и сам Гиршфельд) дали положительный отзывы на его диссертацию.
1896
1896 - Время с января до апреля Иванов вместе с Л. Д. Зиновьевой и ее детьми проводят в Париже. Живут они замкнуто, круг их общения формируется из близких им посетителей салона Гольштейнов. Это обуславливается тем, что в бракоразводном процессе супругов Шварсалон оглашение «прелюбодейной связи» Л. Д. Зиновьевой (находящейся в это время на последних месяцах беременности) может дать весомые аргументы противной стороне для решения вопроса о проживании детей. К тому же «параллельно» (!) в России идет и бракоразводный процесс самого Иванова с Д. И. Ивановой. Поэтому Иванов и Зиновьева вынуждены жить на два адреса - в Пасси и Булони (последний, по которому проживают дети и домочадцы - «засекречен», и даже ближайшие друзья не могут по нему делать визиты без предварительного согласования с хозяевами). Иванов продолжает готовиться к докторскому диспуту с Т. Моммзеном.
3 февраля он сообщает И. М. Гревсу, что защита его диссертации назначена на июнь и приглашает друга в Берлин, «украсить собой диспут» и познакомится с maestri (Моммзеном, Гиршфельдом и другими). Помимо того в это время «этику сверхчеловечества» на собственные жизненные обстоятельства.
22 февраля он читает у Гольштейнов «конференцию о Ницше», которая вызвала настоящий переполох среди собравшихся там «честных русских интеллигентов». «Теперь мы с Ивановым будем спорить жестоко и часто», - сообщала в Петербург И. М. Гревсу А. В. Гольштейн 24 февраля.
Между тем события в личной жизни Иванова приобретают драматический характер. В апреле в Москве умирает А. Д. Иванова, которой так и не сообщили о разрыве сына с первой женой и его новой семейной связи. Иванов получил телеграмму о смерти матери в Париже и на следующий день заказал панихиду в православном храме св. Александра Невского. Во время службы Иванов испытал потрясение, воскресившее в нем память о детской религиозности: «Церковь была для него связана с образом матери и неизменно присутствовала в душе его и в период религиозного бунта <...> Он стоял без нее в "Божьем доме" на чужбине. Чувствовал ее живое присутствие полнее, глубже, чем раньше». Неизвестно, был ли Иванов в Москве не похоронах; после похорон А. Т. Дмитриевская продает московский дом и переезжает с дочерью и внучкой в Харьков, сознательно ограничивая общение Иванова с последними только своим (эпистолярным) посредничеством.
28 апреля в Париже у Иванова и Зиновьевой рождается дочь Лидия (которая из-за специфики гражданского положения родителей не была крещена и не получила при рождении никаких официальных документов).
24/31 мая «Определением Санкт-Петербургского Епархиального начальства» был расторгнут брак супругов Ивановых «по причине доказанного прелюбодеяния Вячеслава Иванова Иванова <...> с воспрещением ему <...> навсегда вступать в новые браки и преданием его <...> семилетней церковной эпитимии». Все это делало фигуру «ницшеанца» Иванова одиозной даже в глазах его ближайших друзей. «Иван<ова> вижу часто, не очень его люблю и очень опасливо думаю о дальнейшей судьбе Лидии, - писала И. М. Гревсу А. В. Гольштейн 23 апреля. - Знаете, под великим секретом сообщу окончательное впечатление об Ив<анове> - он человек не нашего общества и этим, я думаю, очень, очень многое объясняется и в его поведении, и в том впечатлении, кот<орое> он производит. C'est souvent agassant: son francais est trop correct, его поклоны слишком низки, его сюртуки слишком по талии и проч., и проч. А что слишком совсем, - это его чудовищный эгоизм». В конце концов, Иванов и Зиновьева на некоторое время прекращают общение с Голь-штейнами. «... Мы с Вами глубоко расходимся <...> во взгляде на любовь, -писала Зиновьева А. В. Гольштейн. - Для меня она священна, Божество, которому я молюсь. Божество, для которого у меня в душе и уме есть целая сложная религия. Для Вас что она? Вы отделяете страсть от дружбы, amor от affection. Для Вас страсть презренна. Для меня она так же свята, как и дружба».
В мае-начале июня Иванов приходит к выводу, что из-за катаклизмов в личной жизни он не готов к докторскому диспуту, и вновь обращается (письмом) к О. Гиршфельду с просьбой о переносе защиты.
17 июня Гиршфельд посылает Иванову ответ, в котором сообщается, что, принимая во внимание исключительный повод для переноса защиты (смерть матери), декан разрешил докторанту защищаться в ноябре, при условии, что этот срок - последний и далее защиту уже нельзя будет переносить ни при каких обстоятельствах. Помимо того, Гиршфельд обращал внимание ученика на появление новых трудов по теме диссертации (конкретно - на монографию Ф. Книпа «Общества публиканов», вышедшую на латыни в Вене), осложняющих его положение докторанта-соискателя.
В первых числах июля Л. Д. Зиновьева, оставив в булонской квартире детей на попечение своих компаньонок и кормилицы, уезжает к заболевшему отцу в Gryon (Швейцария). Иванов остается в Париже, куда тогда же приезжает И. М. Гревс, продолжающий работать над очерком «Аттик». Иванов, регулярно встречаясь с ним в Национальной библиотеке, вновь консультирует его, подробно разбирая новые фрагменты. С первых дней по прибытию в Париж Гревс очень обеспокоен отчуждением Иванова от круга Гольштейнов и очень осторожно, пытается в разговоре с Ивановым уяснить для себя новую «расстановку сил». Помимо Гревса, в июле Иванов встречает в Национальной библиотеке М. И. Ростовцева. Здесь же - знакомый Иванова по студенческим берлинским годам А. Н. Щукарев, состоящий теперь приват-доцентом по кафедре всеобщей истории Петербургского университета. Последний, столкнувшись с Ивановым в библиотеке 11 июля, некстати рассказал, что виделся с Д. М. Ивановой на докторском диспуте М. Н. Крашенинникова (5/18 ноября 1895 г.) в Петербурге, - и затем нанес ей визит. По поводу семейного положения Иванова недоумевал и Ростовцев, пытавшийся расспросить Гревса об истинности распространяемых в петербургских и московских университетских кругах скандальных слухов о чете Ивановых. Общение с М. И. Ростовцевым в эти недели вызывало у Иванова тем более двусмысленные переживания, что тот активно работал над диссертацией «История государственного откупа в Империи (от Августа до Диоклетиана)» (будет защищена в Петербургском университете весной 1899 г.), т. е. оказывался «научным конкурентом» Иванова. Тем не менее, Иванов сохранял доброжелательные отношения с Ростовцевым и несколько раз наносит ему визиты, во время которых они подробно обсуждают их «общую» тему откупов в Древнем Риме.
В конце июля Иванов уезжает к Л. Д. Зиновьевой в Gryon, приняв предварительно конспиративные меры в отношении К. С. Шварсалона, который начал добиваться личного свидания с женой и детьми (ему была сообщена неверная информация о месте проживания семьи в Швейцарии).
Осенью Иванов и Зиновьева возвращаются в Париж, где Иванов переносит рецидив малярии, из-за которого не смог добраться до Берлина в оговоренный срок в ноябре. Он вынужден был отослать в Берлинский университет письмо с приложенным сертификатом, удостоверяющим «уважительную причину» его опоздания. Иванов отправился в Берлин только во второй половине декабря и 18 - го был на месте.
19 декабря он наносит визит декану философского факультета, который предложил ему экзаменоваться во время заседаний факультета в январе грядущего года (окончательная дата должна была быть определена в первых числах января 1897 г., после утверждения расписания занятий на новый семестр). В Иванов был у О. Гиршфельда, где обсуждал издание диссертации.
20 декабря, в субботу, Иванов вновь был у Гиршфельда, у которого вчера забыл зонтик. Тем не менее, этот случайный визит в «неурочное» время был отмечен большой и важной беседой, в ходе которой Гиршфельд настоятельно советовал Иванову немедленно переговорить с главным оппонентом - Т. Моммзеном.
22 декабря Иванов приходит к Моммзену, который неожиданно встречает его с недоброжелательностью, заявив, что за давностью уже не помнит ни работы диссертанта, ни своего отзыва о ней. В конце концов, Моммзен согласился «перечитать» диссертацию и собственный отзыв, для чего поручил Иванову попросить декана доставить рукописи из университета ему на дом. Гиршфельд, к которому Иванов зашел после Моммзена, несколько ободрил ученика, упавшего духом. Последние дни года Иванов проводит в Берлине, в томительном ожидании «решающей встречи» с главным оппонентом и окончательного утверждения сроков защиты.
28 декабря он пишет сонет «Полет», обращенный к Музе: «Простри же руку мне! Дай мне покинуть брег / Ничтожества, сует, страстей, самообманов!».
Утром 29 декабря, после прогулки по Тиргартену он пишет в Париж Л. Д. Зиновьевой: «В последние дни, милая радость, не работается мне. Мозг мой испытывает прямо страдание от пассивного усвоения навязываемой ему научной пищи. <...> Читать для меня стало невыносимо трудно. О, если бы спал с плеч моих этот нелепый, детский, мелочный, нервы раздражающий экзамен! Это маленькое, маленькое препятствие моему благополучию, ничтожный камешек в обуви, который делает, однако невыносимым существование! Как это комично, я знаю сам, потому что сознаю себя бесконечно выше требуемого экзаменом научного уровня; но и страшно вместе, потому что я никак не могу опуститься до него...».
1897
1897 - 1 января Иванов пишет Зиновьевой, что Новый год он встречал «один с научными книжками» и ее «дорогим портретом» на рабочем столе.
Иванов сделал поздравительный визит О. Гиршфельду, думая только оставить визитку. Однако Гиршфельд, паче чаяния, принял его, был «очень мил» и посоветовал ученику «идти к Моммзену только в понедельник и, по вопросу об экзамене, просто сказать ему: "Wie soll ich dem Dekan sagen, ob Sie oder Prof. H mich prtifen werden?"». Однако в понедельник, 4 января Моммзен ушел до вечера в библиотеку, и встреча с ним состоялась лишь на следующий день.
5 января. «недостатки в структуре» необходимо еще «несколько лет» работы. Тем не менее, он согласился быть экзаменатором докторанта и даже дал записку, разрешающую соискателю ознакомиться с его отзывом, уже отправленным на факультет. «Обескураженный» Иванов бросился в университет и, несмотря на то, что отзыв Моммзена оказался не однозначно отрицательным («Работа господина Иванова <...> показывает владение богатым материалом <...> тщательное использование филологической литературы, самостоятельное мышление и, наконец, способность изложить разрозненный материал на правильной, хотя и не всегда легкой, а зачастую и вычурной латыни. Однако, с другой стороны, я должен сказать, что автор переоценил свои силы и в целом ряде случаев не справился с очень большими трудностями избранной задачи»), решил вновь просить о переносе защиты - с января на февраль. О. Гиршфельд, также весьма озабоченный сложившейся ситуацией, тут же рекомендует ему новую, дополнительную порцию научной литературы для подготовки к дискуссии, ибо теперь уже нет никакой уверенности, что «Alt-meister» явится на защиту «mit dem guten Vorurteil».
Ha русский Новый год (13 января) к Иванову в Берлин, проездом из Парижа в Петербург (куда ее звали срочные дела по бракоразводному процессу), приезжала Л. Д. Зиновьева (около 2/15 января она была уже в Петербурге). Зиновьева предложила Иванову переселиться в Берлин всей семьей до завершения «промоции», однако того немецкая столица, - после Рима и Парижа - начинает раздражать («О жалкий, богами отверженный Север, когда я покину тебя? <...> Жить здесь ради здешней филологии - слишком большая жертва»).
16 января & Co, чтобы узнать условия публикации диссертационного сочинения. Цена, которую хозяин потребовал от Иванова a fond perdu (безвозвратно, в качестве предоплаты) оказалась очень велика - от 300 до 500 марок, т. к. «юристы и экономисты не читают по-латыни» и ждать активной продажи не приходилось. Тем не менее, вплоть до начала февраля Иванов продолжает упорно готовиться к диспуту. И только с возвращением из Петербурга Л. Д. Зиновьевой он приходит к решению отказаться от защиты. «Мне оставалось явиться на экзамен, который, по уверениям Гиршфельда и по намеку самого Моммзена, был бы простою формальностью; Гиршфельд убеждал меня также по получении докторской степени "габилитироваться" в германии приват-доцентом. Но на испытание мне никогда не суждено было предстать: ревностное изучение специальных исследований и толстых книг, вроде «Государственного права» Моммзена, не обеспечивало меня от возможности промахов в ответе на какие-нибудь вопросы порядка элементарного, а мое самолюбие с этой возможностью не мирилось. Да и не тем уже в то время сердце полно было», -рассказывал сам Иванов. Возможно, на это решение повлияли неблагоприятные новости о бракоразводном процессе Зиновьевой, который обещал быть крайне напряженным из-за непримиримой позиции занятой К. С. Шварсало-ном. «... Человек, женившейся на девушке с состоянием для того, чтобы на ее средства содержать любовниц, - писала о бывшем муже Л. Д. Зиновьева, -<.. > человек, который на деньги жены, но на свое имя купил себе дом и имение и с грубыми угрозами выгонял из дому жену, не давая ее паспорта и <.>. > грозясь лишить ее права на детей, человек, распространявший слухи о помешательстве своей жены и в Канц<лярии> Прош<ений> называвший ее социалисткой, человек, писавший на жену и на друга И. М. Гревса фальшивый донос, и не считая еще массу подлостей и низостей отказывающийся дать развод, когда жена просит себе свободы от порабощающих уз брака, отказывающийся несмотря на <...> торжественное письменное обещание, данное мне, своей жене <...> подобный человек - подлец и негодяй».
Февраль-июль
В августе-сентябре Л. Д. Зиновьева живет в Женеве у больного отца, а Иванов с детьми - на юге Швейцарии в Montee, куда Зиновьева приезжает тайно. Иванов начинает заниматься с Верой и Сергеем Шварсалонами по программе парижского лицея.
В 13/26 сентября
В октябре К. С. Шварсалон явился к шурину А. Д. Зиновьеву с предложением добровольного согласия на развод с его сестрой, при условии обеспечением капиталом, дающим ежегодно 2000 рублей ренты. Л. Д. Зиновьева отправляет из Montee телеграмму брату в Петербург с просьбой не соглашаться на эти условия. После этого, ввиду того, что процесс неизбежно затянется и опасаясь провокаций со стороны К. С. Шварсалона, Иванов и Зиновьева решают не возвращаться в Париж, а переехать на зиму в уединенную горную деревню Arenzano, в семи километрах от Генуи (Италия). Парижские квартиры они оставляют и, сообщив свой новый адрес только ближайшим знакомым, уезжают в эту «еще неизвестную иностранцам» область итальянской Ривьеры.
В ноябре Иванов и Зиновьева «делали вдвоем un giro (экскурсию - по верхней Италии», посетили Ассизи, который произвел на них огромное впечатление (мистические переживания, связанные с Умбрией запечатлены в программном стихотворении «Красота») и вновь побывали во Флоренции.
Зиму 1897/ 1898 гг. они живут в Arenzano, где Иванов обучает Веру и Сергея Шварсалон по программе парижского лицея. «Что касается нашей жизни, мы очень счастливы и довольны тем, как она сложилась. Местечко наше совсем полудикое: никого нет. Тишина и море и вся красота упоительная Генуэзского залива с амфитеатром Генуи по холмам вдали - лежит перед нами, видимая с нашей горки, где наша вилла, через серую рощу олив. Занимает верхний этаж виллы одинокого офицерика, порядочного негодяя, как и большинство здешнего народа, mal fame, впрочем, издревле. Зато мы одни, в каждое окно глядят оливы, море и небо, и еще на крыше большая итальянская терраса. Часы нашего дня распределены строго. Все утро с 10 ч. В<яче-слав> посвящает детям, образование которых взял на себя. До 10 ч. и после 2-х мы имеем оба на наш собственный труд, и ничто внешнее в этом отшельничестве не отрывает нас от него. Прогулка наша всегда к морю, где читаем у самых волн на камнях». Впечатления от панорамы Генуэзского залива отражены в стихотворении «La Superba».
1898
1898 - В январе-мае
В феврале Иванов сообщает И. М. Гревсу, что «центр тяжести» в его занятиях «снова наклонился к научному полюсу» (возможно, речь идет о последней попытке выйти на защиту в Берлине, ибо в зимний семестр 1897/98 гг. он еще числился в списке докторантов Берлинского университета).
В июне Иванов и Зиновьева, оставив детей на попечение «девушек», едут в Петербург. Эта поездка была вызвана новым ходатайством К. С. Швар-салона о расторжении брака в его пользу (и, соответственно, с передачей ему детей) - по причине «душевной болезни» жены, проявившейся в idee fixe освобождения от уз брака и в болезненно-ожесточенном настроении против мужа (Шварсалон указывал на освидетельствование как душевнобольного тестя Д. В. Зиновьева). Л. Д. Зиновьева представила в консисторию медицинские и специальные психиатрические свидетельства о своей дееспособности, после чего вопрос был исчерпан. В Петербурге Иванов часто видится с И. М. Гревсом. Зиновьева живет с матерью в Копорье, но в Петербург наезжает часто и принимает участие в их беседах, в частности - о понимании любви у Шопенгауэра и В. С. Соловьева.
27 июня / 10 июля уезжает в Киев для посещения Киево-Печерской лавры в знак своего примирения с православной Церковью. В Киеве она встречалась с С. И. Алымовой, и, в частности, прочла новый сонет Иванова «Мы два грозой зажженные ствола...». Алымова просила назвать это стихотворение «Любовь» (что и было сделано).
Иванов оставался в Петербурге до конца июля, над изданием в России «своего volume de vers» (будущей книги стихов «Кормчие звезды), однако эти планы были отложены из-за «жажды дополнений и усовершенствований». Из Петербурга Иванов уезжает в Москву, куда должна вернуться после своего паломничества Л. Д. Зиновьева. Из Москвы, через Вену и Милан (где они посетили монастырь Санта-Мария Дела Грация, на стене трапезной комнаты которого помещается фреска Леонардо да Винчи «Тайная Вечеря») Иванов и Зиновьева возвращаются в Arenzano.
В начале осени они строят планы переезда во Флоренцию или Рим (прежде всего, из-за необходимости школьных занятий для детей), однако, получив извещение от И. М. Гревса, путешествовавшего в июле-августе по Италии, о неутихающих сплетнях, с которыми тот столкнулся в Риме, решают остаться в «полудиком местечке» под Генуей.
В начале ноября Иванов подробно разбирает увезенную им из Петербурга диссертацию Гревса. Из-за того, что бракоразводный процесс Шварсало-нов «благополучно пройдя первую стадию, вступает в следующие две - еще более опасные, чем первая, так как даже слухи могут быть теперь приняты в расчет», Иванов планирует временно расстаться с семьей «на критическое время», переехать в Берлин и «сконцентрироваться на заботе об экзамене». Однако эти планы не осуществились. В Arenzano он и Зиновьева с детьми провели вместе второй в России, в № 9 журнала «Вестник Европы» (сентябрь) стараниями В. С. Соловьева появляется стихотворение «Дни недели», а в № 12 журнала «Cosmopolis» (декабрь) -стихотворение «Тризна Диониса». Это - дебют Иванова-поэта в отечественной периодике.
1899
1899 - Зимние месяцы 8/21 февраля и опубликование «Временных правил» внутреннего распорядка, ущемляющих свободу учащихся. В знак солидарности со студентами отказались проводить занятия профессора И. М. Гревс и М. И. Ростовцев - друзья Иванова. Сам он в это время занят иными материями.
В начале марта сюда приходит извещение от А. Д. Зиновьева о завершении в Петербурге бракоразводного процесса в пользу Л. Д. Зиновьевой. Поскольку надобность в «конспирации» исчезла, Иванов и Зиновьева решают перевезти детей на лето в Неаполь, а самим ехать в Петербург, где хлопотать о «легализации» их семейной жизни (Зиновьева была уже вновь беременна).
они останавливаются на вилле Faraone, в Ресине, близ Неаполя, а в конце марта, через Вену - едут вдвоем в Петербург.
В апреле-июне «хлопоты и совет практический... с адвокатами» («выигрышные» условия развода Лидии Дмитриевны с К. С. Шварсалоном были действительны лишь до заключения ею второго брака; разведенный по факту «прелюбодеяния» Иванов не мог вступить в новый брак своей волей, но только по разрешению «обиженной стороны»). В первые недели Иванов проживал в меблированных комнатах на Караванной, 28, а Зиновьева - в Копорье у больной матери, бывая в Петербурге наездами.
С мая Иванов и Зиновьева живут на Васильевском острове у знакомой Лидии Дмитриевны, ученицы И. М. Гревса М. М. Замятниной, работавшей тогда помощником библиотекаря на петербургских Высших Женских курсах. Когда становится ясно, что хлопоты по устроению семейных дел затягиваются, Замятнина, предоставив друзьям свою петербургскую квартиру, во второй половине мая / начале июня
30 мая / 12 июня Л. Д. Зиновьева пишет ей в Италию, что «дело наше благополучно дожидается счастливого часа. Но пока он, этот час, еще не настал, даже, напротив, прозвучала мрачная нота: умер тот самый поп устроитель в день, когда все должно было устроиться».
5/18 июня Иванов посылает в письме к Замятниной стихотворения «"Вечеря" Леонардо» и «Magnificat (картина Сандро Филипепи Боттичелли)».
В июне «Вестника Европы» выходит подборка стихотворений Иванова «Четыре сонета» («На Миг», «Воспоминание», «Полет» и «Сны»). Тогда же Иванов ведет переговоры с заведующим Отделом классической филологии Журнала Министерства народного просвещения В. К. Ернштедтом о публикации своего перевода из Пиндара. Во время этой поездки в Россию, Иванов, согласно предварительной договоренности, попытался навестить В. С. Соловьева, проживавшего тогда под Петербургом в усадьбе С. А. Толстой Пустынька (ж/д. станция Саблино). Однако «в назначенный день он, хоть и старался все точно исполнить, но взял не тот поезд, слез не на той станции, пошел не по тем дорогам, которые ему были указаны. Проискал Пустыньку много часов безуспешно; наконец к ночи прибрел на какой-то вокзал, взял первый попавший поезд и вернулся в город». Во время поисков Иванов вел мысленную беседу с философом и был уверен, что слышит его ответы телепатически. В ходе этого «солилоквия» Иванов пришел к убеждению в правоте утверждений Соловьева о том, что «Церковь есть таинство вселенской любви и свободного единения во Христе и адекватное познание тайны бытия возможно лишь в общении мистическом, т. е. в Церкви».
В Иванов и Зиновьева уезжают из России, рассчитывая обвенчаться в какой-нибудь заграничной греческой православной церкви, не связанной жесткой «синодальной» дисциплиной. 7 июля они прибывают в Берлин, затем едут в Лейпциг, а потом - в Венецию. Здесь им удается договориться о венчании с греческим архимандритом, но русский консул потребовал у Иванова официальное разрешение о вступлении в новый брак, после чего венчание расстроилось, а несостоявшимся «новобрачным» пришлось «бежать ни с чем и отсюда, понапрасну разгласив здесь свое опасное дело».
17 июля, уезжая из Венеции, Иванов пишет М. М. Замятниной отчаянное письмо в Неаполь с просьбой проконсультироваться с тамошним греческим архимандритом относительно возможности их венчания. Однако по пути в Неаполь Иванов и Зиновьева остановились в Ливорно, где старый священник пожалел чету «скитальцев» и избавил Лидию Дмитриевну, бывшую к этому времени на восьмом месяце беременности, от участи во второй раз становиться матерью «незаконнорожденного» ребенка. «Свадьбу справили в маленькой греческой церкви Ливорно <...> где по греческому обычаю им, вместо русских брачных венцов, надели на головы обручи из виноградных лоз, обмотанных белоснежной шерстью ягненка. Эта особенность обряда, о которой они раньше не знали, их взволновала и обрадовала своей для них знаменательностью: именно в то время В<ячеслав> И<ванов> начинал приходить к убеждению, что не только еврейская, но и эллинская религия <.. > является предтечей христианства, - "ветхим заветом язычников". А виноградная лоза и белое руно пришли из культа Диониса» (О. Дешарт).
9 августа, «справив все бумаги», определяющие их статус законной супружеской четы, Ивановы вернулись в Неаполь. В это время в России указом министра народного просвещения Н. П. Боголепова от был уволен из Петербургского университета и Высших женских курсов И. М. Гревс (Иван Михайлович называл это увольнение своим «университетским крахом» и был глубоко потрясен своим «отстранением от науки»). Тогда же, в августовской книжке «Журнала Министерства народного просвещения выходит ивановский перевод I Пифийской оды Пин-дара. Но Иванов в Италии поглощен семейными заботами.
у Ивановых рождается дочь Елена, которую супруги окружают нежной любовью. К этому времени семья уже вернулась в Arenzano и готовилась к переезду из Италии в Англию, где «школы... лучше, чем где-либо в другой стране» и есть «прекрасные библиотеки для научной работы».
В первых числах октября Ивановы с новорожденной Еленой, Верой и Сергеем (Константин и Лидия присоединяться к родителям позднее) в сопровождении М. М. Замятниной отправляются на пароходе «Bayern» из Генуи в Соутгемптон, оттуда - в Лондон, где устраиваются в частном пансионе на Torrington Square, 15. Иванов начинает работать в библиотеке Британского Музея, где он «усердно собирал материалы для исследования религиозно-исторических корней римской веры во вселенскую миссию Рима». Между тем, из-за нерешенности вопроса о правовом статусе детей в виду «второго брака» Л. Д. Зиновьевой, семья продолжала «нуждаться в забвении, тишине и тайне». Для законопослушных обитателей «косного и неподвижного злачного острова, на котором пасется и дижерирует (жует жвачку - Ред.) » окружающая Ивановых таинственность не могла не казаться предосудительной. В результате в начале ноября они были вынуждены съехать из пансиона на Torrington Square, хозяева которого оказались «подлецами» в квартиру на Endsleigh Gardens, 27. Здесь происходит трагедия: 9-10 ноября у маленькой Елены начинаются судороги - первые симптомы начавшегося легочного процесса, от которого 27 ноября она скончалась.
Ивановы похоронили дочку в Норвурде, «на очень красивом кладбище в окрестностях Crystal Palase <...> у самого алтаря греческой часовенки». Вслед за этой смертью, в ноябре-декабре в жизни семьи начинается «черная полоса» все дети переболели «злой инфлюэцией», а сам Иванов весь декабрь «Туманы, как желтая тюрьма, охватывают город, тусклые красные огни горят с утра и, как туман и страх и одиночество, охватывают нашу душу. Жизнь стала и как и когда двинется, кто знает», - писала 27 декабря Л. Д. Зиновьева А. В. Гольштейн.
1900
1900 - 4 января Л. Д. Зиновьева пишет в письме отцу: «.. Нам плохо приходится здесь в Лондоне. Как ушла Еленушка, так стало все плохо. <...> Заболел Вячеслав и очень плохо: инфлуэнца напала на легкие и произвела катар легких. Доктор гонит со дня на день к морю на юг, но он не может еще двинуться, потому что скоро уж три недели, как лежит в жару. Ужасно страшно за него. Он очень изменился и ослаб». Однако к — русскому Рождеству, совпавшему с сороковинами Елены - Иванов был уже на ногах и был на панихиде и на кладбище. В это время Зиновьева хлопочет об усыновлении подкидыша, найденного близ их дома, однако по английским законам иностранцы не могли выступать усыновителями и ребенок, названный Джорджем, был отдан в сиротский приют на Endell-Street.
В середине января University College School на Gower Street, с директором которой Дж. Л. Пэтоном (Paton) Ивановы сблизились еще в первые месяцы пребывания в Англии). В конце концов, в феврале они устроили детей (также интерном) в Craigmore College (Wargrave on Thames, Berk.), а сами в конце месяца переехали из Лондона к морю, в Тинтажиль (Северный Корнуол). Здесь, вблизи замка короля Артура, связанного с легендой о Тристане и Изольде, Иванова посещает прилив поэтического вдохновения.
он посылает в письме к М. М. Замятниной стихотворение «На склоне», 29 марта - стихотворения «Мгла» и «Голос моря», 10 апреля -«Прилив», «Ступени волн», а также переработанное стихотворение «Закат над Искией». Помимо того в Тинтажиле Иванов начинает работать над трагедией «Ниобея» (не завершена). 12 апреля на пасхальные каникулы в Тинтажиль приехали дети, которые пробыли здесь до «русской» Пасхи (12/25 апреля).
1/14 апреля «Завтра le grand jour! <...> Жду Вашего отчета, летописец Пимен! Да не разделят Гревса, учинив созвучного Загревса <...>, то есть не будет растерзан на части!... О, я разумею не титанов факультета, которые, надеюсь, провозгласят его доктором, - а мэнад ваших курсов и корибантов студенчества, одним словом, исступленных сочувствующих». Скандальная защита, действительно, была перенесена, и Гревс получил ученую степень лишь месяц спустя, 21 мая / 3 июня.
В мае для супругов стала очевидна необходимость летней поездки в Женеву и Петербург для представления Иванова родителям Л. Д. Зиновьевой и улаживания очередных семейных дел (прежде всего - крещения и формальной «легализации» дочери Лидии, пребывавшей все это время без документов, удостоверяющих личность и гражданство). Они договариваются с дирекцией крэгморской школы о том, что Вера и Константин остаются там на летние каникулы, и устраивают, - при содействии директора Пэтона - Сергея и Лидию в «почтенные» семьи в Хэмстеде (Лондон).
В начале июня Ивановы живут в Женеве у Д. В. Зиновьева. Вероятно, уже был решен вопрос о переезде грядущей осенью, после возвращения из России из Англии в Швейцарию и достигнута предварительная договоренность о найме виллы Java, в Шатлене, неподалеку от Женевы.
6 июня они уезжают в Петербург. Здесь для них стараниями М. М. Замят -ниной уже приготовлена квартира в доме № 13 по Николаевской набережной. Иванов приехал в Петербург с рукописью книги стихов «Кормчие звезды», которую хотел, прежде чем отдавать в печать, показать В. С. Соловьеву. Помимо того, он хотел получить содействие Соловьева в издании «Антологии французских символистов», которую планировал составить вместе с А. В. Гольштейн (она переводила прозу - Вилье де Лиль-Адана, П. Лафорга, Ф. Жамма, Андре Жида, Иванов должен был сделать поэтические переводы Верлена и Маларме). Сборник Иванова Соловьев приветствовал («Печатайте скорее. А я статью напишу. Вас не поймут, надо объяснять») и одобрил название («Номоканон... Скажут, что автор филолог, но это ничего. Очень хорошо, очень хорошо»), а в деле с «Антологией» посоветовал обратиться в новое издательство «Знание», т. к. сам он «при всем своем желании ни в чем не мог помочь». Это была их последняя встреча: Соловьев уехал из Петербурга в Пу-стыньку, а оттуда - в Москву, куда приехал 14 июля 15-го отправился в свое последнее путешествие, в подмосковное имение Трубецких Узкое. Что же касается Иванова, то он отдал рукопись «Кормчих звезд» в типографию А. С. Суворина и, без успеха посетив на предмет издания «Антологии...» редакцию «Знания», а также повидавшись с редактором «Мира Искусства» С. П. Дягилевым, уехал с женой в Копорье, где получил благословенье от С. А. Зиновьевой, пробыл два дня и вернулся в Петербург не позже 13 июня. Л. Д. Зиновьева осталась в Копорье с матерью.
В июле
31 июля в Узком после двухнедельной агонии скончался В. С. Соловьев. Иванов узнал об этом на следующий день, 1 августа, вместе с гостившей в Сестрорецке М. М. Замятниной. Вечером, желая «иметь какое-нибудь слово от Вл<адимира> С<ергеевича>» он взял подаренную им книгу стихов и прочел открывшиеся ему строки: «Ярче светлого сна, наяву, / Вся долина в сиянье лежит. / Никого, никого я с собой не зову».
Иванов и Замятнина едут в Петербург на панихиду, назначенную «во Владимирской церкви в 1 ч. дня». В Москве в это время состоялись похороны философа на Новодевичьем кладбище. В этот день написано стихотворение «Под древом кипарисным».
4 августа «Кормчих звезд» и начинает работать с ним в Сестрорецке. 6 августа здесь написана еще одна со-ловьевская некрология - стихотворение «Вечная память». Все эти стихи войдут в «Кормчие звезды». Таким образом, книга изначально стала видоизменяться: в состав сборника вносила коррективы сама жизнь. Л. Д. Зиновьева все это время оставалась в Копорье, поскольку «стала очень хворать». Оказалось, что она вновь беременна, причем беременность протекала с очень тяжелой токсикацией: «удушия и слабость такая, что лежу каждый день до завтрака в постели». Во второй половине августа Вера и Костя «с оказией» приехали из Лондона в Копорье. Л. Д. Зиновьева, уже несколько оправившаяся к этому времени от недомогания, повезла Костю на осмотр к петербургскому врачу, затем они заехали в Сестрорецк к Иванову и все вместе вернулись в Копорье ночью Лето завершалось, и в конце месяца (по «русскому стилю») из Лондона, как и было договорено, навстречу родителям, двинулись Лида и ее опекунша Ольга Никитина. Однако запланированная в Париже встреча сорвалась: накануне отъезда, 7/20 сентября,
10/23 сентября Иванов шлет из Сестрорецка отчаянное письмо А. В. Гольштейн, в котором просит ее - в виду непредвиденных чрезвычайных обстоятельств - позаботиться в Париже о маленькой дочери и ее спутнице.
20 октября / 2 ноября Иванов пишет из Сестрорецка А. В. Гольштейн: «... За то, что Вы делаете для маленькой Лидии, и благодарить, как хотел бы, не умею..». Он сообщал, что больная идет на поправку и в ближайшее время они смогут покинуть Россию. Помня о совместном с А. В. Гольштейн плане издания «Антологии французских символистов» Иванов списался с московским издателем М. А. Мамонтовым, связанным с только что организованным московскими символистами издательством «Скорпион». Мамонтов сообщал, что, в принципе, идея антологии пришлась москвичам по вкусу, однако требовал существенно расширить список авторов, включив в него А. Рембо, Метерлинка, Г. Роденбаха, Э. Верхарна, Вьеле-Гриффина, Анри де Ренье (на этом дело с антологией заглохло). Не была завершена в России и правка макета «Кормчих звезд» - его Иванов взял с собой для доработки, которая затянулась до будущего года.
В ноябре-декабре Ивановы устраивают свое «семейное гнездо» в Швейцарии. Тем не менее, ни здесь, ни в Париже не удалось решить вопрос с крещением Лидии и, в конце концов, девочка (четырех с половиной лет от роду!) 16 декабря «дочь Вячеслава Иванова Иванова», без упоминания о матери. Тем не менее, это была окончательная «легализация» пятилетней «беззаконной семейственности» Ивановых. На «европейское» Рождество вся семья собирается на вилле Java. В конце года написан «Стих о Святой горе».
1901
1901 - В январе «школьной проблемы» Сергея (Веру и Константина с переездом в Шателен перевели из Craigmore College в женевские школы), о котором еще с осени прошлого года идет переписка с Дж. Л. Пэтоном. В конце концов, Зиновьева решила не отрывать сына «от любимой им школы и от ее директора, человека совершенно выдающегося нравственно и умственно». К тому же старший сын Лидии Дмитриевны обнаружил действительно незаурядные способности: два года подряд он становился победителем конкурса (scholar'ом), что давало право на огромную скидку в оплате его обучения в течение 3-х лет.
16 января Л. Д. Зиновьева с Сережей приезжает в Лондон и договаривается об условиях пансиона с его старой хозяйкой миссис Тupper, несколько раз посещает могилку Елены на кладбище в Норвурде, а также - приют, в котором содержался их неудавшийся приемыш Джордж. В конце месяца Зиновьева покидает Лондон, оплакивавший в те дни смерть королевы Виктории (f 22 января).
В Ивановы живут в Женеве, куда к ним приезжает М. М. Замят -нина, решившая, по выражению Зиновьевой, «всецело отказаться от своего библиотекарства и прирасти к нашей семье любимым ее членом». Это дало возможность Ивановым, оставив детей на попечение своей верной конфидентки, совершить в марте давно задуманную поездку в Грецию. В Афинах они селятся в немецкой семье на rue Sina, 25. В течение месяца архитектора и ар-хелога, знатока античной Греции В. Дерпфельда и, по примеру римских лет, хотел записаться на проводимые им giri. Это сделать не удалось, т. к. все вакансии слушателей на них «были уже давно заняты». Зато в начале апреля у Иванова и Зиновьевой появилась неожиданная возможность совершить путешествие в Святую Землю: «К Пасхе устроилась организованная поездка для греческих паломников в Иерусалим и мы примкнули к ней».
С 25 марта / 7 апреля по 8 / 21 апреля (православные Страстную и Пасхальную седьмицы) они проводят в Иерусалиме, встречают Пасху у Гроба Господня.
22 апреля они верхом выезжают из Иерусалима в Назарет, куда прибывают после четырех дней пути (во время которого Иванов упал с лошади и разбил голову) 26 апреля.
они проводят в Назарете, «светлом и радостном после пустынного мрака Иерусалима», затем посещают Тивериаду, совершают плаванье по Генисаретскому озеру в Капернаум, оттуда едут в Кайфу, чтобы через Александрию плыть обратно в Афины. Однако из-за карантина отправление рейса задержали и Ивановы, ожидавшие отплытия в немецкой гостинице в Кармиле, смогли побывать на горе, связанной с именем пророка Илии.
В Кармиле, в мае Иванов составляет версию предисловия к «Кормчим звездам» (в окончательную версию книги не вошедший) - о «благословении», которое дал его стихам «свет наверху горы, труженик работы Господней, мистагог добрый в логосе и символе своего чаяния и возгорания, поэт души бо-говещей», т. е. В. С. Соловьев. По всей вероятности, уже тогда, пришлось на шлюпках высаживаться в Яффе. Из Порт-Саида Ивановы заехали в Каир, где провели три дня, посетив долину Гизы и осмотрев пирамиду Хеопса.
В июне они вернулись в Афины, где Иванов «горячо принялся за материалы для своих новых, определившихся научных замыслов» и параллельно с этим радикально переработал макет «Кормчих звезд», включив много новых текстов и «выпустив много старого». Переработанная книга, ставшая практически новой, была отослана в Петербург. В июле, 5 сентября лежит в жару и лихорадке. Несколько раз положение становилось критическим. Непосредственно перед началом болезни, Иванов отправляет переделанную книгу (макет) в Петербург, и в сентябре-октябре получает переверстку, однако, разумеется, теперь автору не до книги. Выздоровление было очень медленным. Зиновьева выхаживает его до (!). К этому времени они поменяли адрес: прежние хозява-немцы посчитали, что длительное наличие в их «пансионе» тяжелого тифозного больного наносит ущерб репутации заведения и... выставили счет, оценив моральный ущерб в 1400 драхм. Ивановы сторговались на двухстах, при первой возможности покинув «хищников». Новым хозяином оказался грек-цирюльник Анжело Гониомос, сдавший комнату в домике на южном склоне горы Ликабет, где улиц уже не было, равно как и домов, а только один монастырь св. Георгия на самой вершине горы, за «пиниями и скалами». «Мы озираем долину Илисса и Гимет, город с Акрополем, Фалерон, Эгину и берег Пелопоннеса. Couler locale жизни - в полной мене: дешевизна, чистый воздух, расстояния от Герман<ского> Института и центра Афин - минут 20 ходьбы».
Около Зиновьева уезжает, а Иванов почувствовав себя значительно лучше, остается в Афинах, поскольку ему было «горько сознавать, что все мои начинания опять смяты и скошены, что я должен покинуть Грецию, увидев только Афины и едва начав ориентироваться в предмете своих новых увлечений». Предметом этих «новых увлечений» было «обращение к эллинской древности, в частности, к истории религии». В декабре вновь начались лекции В. Дерпфельда об архитектурных памятниках и топографии Афин, Пирея и Элевсина. Помимо лекций, Иванов «примкнул к участникам эпиграфических упражнений (в Музее)», а также «записался на весенние поездки Института в Пелопоннес, Дельфы и на острова (между прочим, Крит)». Европейское Рождество и Новый год Зимой 1901-1902 гг. Иванов пишет цикл стихотворений «Suspiria» - «рассказ в стихах о пережитой встрече со смертью», ставший «последней дополнительной, но органически необходимой частью» книги «Кормчие звезды» (О. Дешарт).
1902
1902 - В январе-апреле «объяснению скульптур». Помимо того, он много работал в библиотеке Института, где «собирал материалы по вопросам греческих мифов и культов, которые легли в основу всех его научных трудов. По вечерам к нему приходил студент-грек для упражнения в живой эллинской речи. Свободные часы проводил в парке, начинавшемся прямо за домом, гулял среди пиний». В это время были окончательно доделаны и отправлены в Петербург «Кормчие звезды»: дальнейшая правка носила уже стилистический, корректурный и «цензурный» характер.
В феврале И. М. Гревс сообщил в письме из Петербурга, что весной повезет в Грецию своих учеников из Тенишевского училища. Это как нельзя лучше отвечало тогдашним планам Иванова, который рассчитывал, что в половине мая, когда окончатся археологические giri, к нему вновь присоединиться жена и они проведут вместе летние месяцы в поездках по Архипелагу. Однако Л. Д. Зиновьевой по семейным обстоятельствам пришлось отказаться от весенней поездки в Грецию.
В апреле Иванов, стосковавшись по семье, сам едет в Швейцарию, махнув рукой на Архипелаг (а Гревс, которого летом вернули на университетскую кафедру приват-доцентом, ушел из Тенишевского училища и тоже в Грецию не поехал).
Иванов безвыездно живет в Шатлене. «Дети учатся в школе и дома. Мы в расстоянии четверти часа трама от центра города и, вместе, в очаровательной, обильной большими деревьями и живописно ограниченной по краям долины горами сельской местности. Сад, в котором стоит наш домик, уютно изолирует нас от внешнего мира. Воздух и природа хороши. Вершина Монблана в ясные дни видится из наших окон, как далекий маяк идеала. Мы слышим часто хорошую музыку. Умственные и научные ресурсы есть в достаточной степени».
В первой половине мая сюда в гости к нему и Зиновьевой приезжает А. В. Гольштейн. 20 мая, «Навсегда унесла с собою воспоминания о твоей, Лидия, экспансивной дружбе и Вашей, Вячеслав Иванович, вдумчивой дружбе, которая у меня ассоциирована с обгрызком карандаша маленькой Лидии. Я этот обгрызок сохраню на всю жизнь. По маленькой Лидии я поняла Вяч<еслава> Ив<ановича> в душевном его образе, который был мне чужд. Обгрызок карандаша - это новый фазис моей дружбы с Вяч<еславом> Ив<ановичем>». А. В. Гольштейн, будучи знатоком и поклонником восточных религиозных учений, заинтересовала Иванова «восточной» версией дионисийских культов в индуизме, заставив по-новому взглянуть на «локальный» феномен греческой религии Диониса. Муж А. В. Гольштейн, врач В. А. Гольштейн, вслед за женой, также гостил в Шатле-не. «Своим» в доме становится композитор, преподаватель Женевской консерватории Ф. В. Острога, обучавший музыке детей (в том числе и маленькую Лидию, обнаруживавшую уже тогда явную одаренность).
Во второй половине года в Петербурге завершается, наконец, затянувшийся процесс издания «Кормчих звезд» в типографии А. С. Суворина. 2 ноября из типографии пришло извещение о цензурном запрете на одну из «парижских эпиграмм» в «Кормчих звездах» с просьбой произвести замену одной страницы (что Иванов и сделал). Это - последняя трансформация книги, уже «на выходе» из печати. Что касается творчества Зиновьевой, то она работала над романом «Пламенники», начатом еще до ее знакомства с Ивановым.
Осенью Иванов приходит к необходимости расширить свои познания в области индологии. «Хотя интерес к санскриту и Индии принадлежит к моим старинным умственным вожделениям, все же я бы не обратился к этим новым занятиям, ели бы они не имели тесной связи с занимающими меня вопросами религиозно-исторического характера. Общий, великий и многоликий феномен дионисической религии - в центре моих научных интересов и представляется мне в виде отдельных феноменов, из которых два-три я исследую систематически, - но не спеша, и, по возможности, широко собирая материал. В Женеве можно будет, конечно, только наметить очертания, - но и до этого работы много», - писал 13 ноября
20 ноября он поступает вольнослушателем на филологический факультет Женевского университета, записавшись на единственный курс зимнего семестра 1902/1903 гг. - курс санскрита у великого лингвиста Ф. де Соссюра. Изучая осенью-зимой санскрит под его руководством, Иванов самостоятельно изучает также индологическую и буддологическую проблематику в библиотеке университета по работам P. Deussen («Das System des Vedanta»), M. Monier («Brahmanism and Hinduism») и др. В плане творческом у Иванова определяется замысел «трагической трилогии (на основе греческого мифа)», т. е. - трагедий «Тантал», «Ниобея», «Прометей», работа над которыми растянется более чем на десятилетие.
В декабре Иванов в двух больших посланиях подробно разбирает присланные к нему на отзыв статьи А. В. Гольштейн (литературное имя -А. В. Баул ер) о французских писателях.
14 декабря
29 декабря из объявления в суворинской газете «Новое время», которую он, следуя своей привычке, выписывал в Швейцарии, Иванов случайно узнает о выходе в России в свет книги стихов «Кормчие звезды».